О роли случайности в профессиональном развитии

Доцент департамента истории Санкт-Петербургской школы гуманитарных наук и искусств Павел Васильев, занимающийся социальной историей медицины и эмоций, рассказывает о различиях между петербургским, московским и пермским кампусом Вышки, а также о том, что есть общего у историков из Санкт-Петербурга, Берлина и Иерусалима.

— Как вы стали историком?

— В последнее время я неоднократно задумывался о роли случайности в моем профессиональном развитии. Я учился в Санкт-Петербургской классической гимназии № 610, где традиционно акцент делался на изучении латыни и древнегреческого языка, а также античной истории и литературы. В старших классах школы я также посещал кружок в городском Дворце творчества юных и съездил в несколько археологических экспедиций. Так что, пожалуй, неудивительно, что мои научные интересы первоначально лежали где-то на стыке географии Древнего мира и античной истории, постепенно смещаясь к последней. Так, в 11-м классе я пытался предложить радикально новые трактовки классических текстов о путешествиях древних мореплавателей. Сейчас, конечно, эти изыскания мне представляются весьма наивными, хотя и принесли мне первый опыт участия в научных конференциях и первые публикации.

Вектор моих научных интересов радикально поменялся буквально перед самым окончанием школы, прежде всего под влиянием лекций Михаила Викторовича Ходякова, которые я посещал на подготовительных курсах Санкт-Петербургского государственного университета. Внезапно оказалось, что новая и тем более новейшая (ХХ века) история России тоже насыщены любопытными сюжетами для исследования, а с источниковой базой дело обстоит куда лучше, чем в античной истории. Поэтому после поступления на исторический факультет СПбГУ я принял решение специализироваться именно в области новейшей истории России под руководством Михаила Викторовича, занимаясь первоначально вопросами историографии и социально-экономической истории периода Гражданской войны 1917–1922 годов.

Услышав мимолетно на курсе Ольги Александровны Гавриловой по истории Санкт-Петербурга, что после революции 1917 года страна, оказывается, столкнулась с эпидемией кокаинизма, я обратил внимание на этот ранее неизвестный мне факт и нашел определенные параллели с постсоветскими реалиями. Так, со второго курса специалитета я стал разрабатывать сравнительно малоизученную проблематику борьбы с наркоманией на материале раннесоветской России и в целом концентрироваться на историко-медицинских сюжетах. При этом отдельных курсов по истории медицины у нас предусмотрено не было, и приходилось во многом разбираться самостоятельно (что, впрочем, вполне подходило моему стилю обучения на тот момент).

Исследования раннесоветской наркологии и наркополитики в конечном итоге вылились в кандидатскую диссертацию на тему «Наркотизм в Петрограде-Ленинграде в 1917–1929 гг.: Социальная проблема и поиски ее решения», которую я защитил в Санкт-Петербургском институте истории РАН под руководством Сергея Викторовича Ярова. Я очень благодарен Сергею Викторовичу и другим коллегам по институту (и прежде всего отделу современной истории России) за ту атмосферу свободного научного поиска и неизменной поддержки, которую они создавали на протяжении нескольких лет. В период обучения в аспирантуре института я также принял участие в ряде международных научных конференций по историко-медицинской тематике, в том числе в заседаниях Общества истории алкоголя и наркотиков (The Alcohol and Drugs History Society — ADHS) и Международного конгресса по истории науки, техники и медицины (The International Congress of History of Science, Technology and Medicine — ICHSTM). Это дало мне возможность лучше понять глобальный ландшафт истории медицины, актуальную проблематику этой дисциплины и критерии профессионального успеха. Появились и первые международные публикации на английском языке, пусть и не в самых топовых журналах.

— Как складывалась ваша академическая карьера по окончании университетов?

— Как я уже указал выше, академическая карьера (особенно в гуманитарных науках) — это в значительной степени лотерея. По окончании аспирантуры я старался «разбрасывать сети широко» и подавал заявки на позиции и стипендии не только по истории медицины, но и по другим направлениям, которые были связаны с проблематикой моей диссертации и моими научными интересами на тот момент. В конечном итоге после порядка ста пятидесяти неудачных заявок выстрелила позиция постдока в Центре по истории эмоций Института человеческого развития Общества Макса Планка в Берлине, где как раз запускалась серия исследований пересечений права и эмоций в исторической перспективе. Правовая сторона в моей диссертации явно уступала медицинской, так что этот постдок не только дал мне возможность исправить этот перекос, но и познакомил с новым, активно развивающимся полем истории эмоций. После этого была еще позиция постдока в Институте ван Лир в Иерусалиме, где я осваивал уже методологию устной истории и специализировался в области исследований репродуктивного здоровья. Появился опыт участия в междисциплинарных грантовых проектах в сфере медицины и здравоохранения, а также публикации в достаточно престижных журналах.

— Как ваше направление исследований представлено в Вышке?

— С 2019 года я работаю в петербургском кампусе Вышки, где вместе с коллегами стараюсь развивать в том числе и направление социальной истории медицины. В отечественном контексте это сравнительно новое и слабоинституционализированное направление, — впрочем, это не исключительно российская специфика, похожая ситуация наблюдается во многих странах. Традиционно история медицины изучается и преподается медиками для медиков, во многом с воспитательными целями и для формирования особой корпоративной идентичности, которая, как правило, весьма важна для врачей. Социальная же история медицины пишется прежде всего историками для историков и чаще акцентирует проблемные аспекты медицинской профессии, связанные с дискриминацией, насилием, внутренними иерархиями и т.д.

На данный момент социальная история медицины в Вышке представлена англоязычным курсом Society & Health in Historical Perspective, который мы разработали совместно с Мариной Лоскутовой, а также общеуниверситетским факультативом «Человечество, болезнь и здоровье», которым руководит Анна Афанасьева. В рамках этих дисциплин мы стараемся дать студентам представление об основных методах и подходах социальной истории медицины, а также показать историческую укорененность многих современных проблем здравоохранения. Есть также и более специализированные курсы и проекты, посвященные, например, истории репродуктивного здоровья или истории психиатрии — темам, которые неизменно вызывают наибольший интерес среди студентов.

— Чем, на ваш взгляд, отличается историческая наука в Вышке?

— Историческая наука в Вышке разнообразна, и, насколько я могу судить, есть значительные различия между петербургским, московским и пермским кампусами. Везде есть свои лидеры мнений, задающие тон, сложились научные школы, есть отдельные фишки, по которым узнают департаменты и научные центры. Так, например, в Перми это фокус на цифровой и публичной истории, а московский Институт региональных исторических исследований является основным центром притяжения российских историков-регионалистов. Отличие петербургского кампуса, безусловно, в акценте на сравнительные, транснациональные и глобальные подходы к изучению и преподаванию истории.

Мне импонирует, что у студентов Вышки есть возможность брать курсы, осваивать дополнительные специализации и даже писать дипломы под научным руководством преподавателей других кампусов. Разнообразие исторической науки в НИУ ВШЭ — это сильная сторона университета, позволяющая студентам максимально диверсифицировать свой образовательный опыт и персонализировать карьерные траектории. Вообще же, Вышку отличает гибкость, способность быстро реагировать на изменения, ментальность стартапа — в хорошем смысле слова.

Разумеется, между Петербургом, Берлином и Иерусалимом есть значительные культурные различия. В израильской академии, например, гораздо больше времени тратится на кофе-брейки и small talk. Но в целом мой международный опыт скорее привел меня к мысли о том, что все «академические люди» (что в Германии, что в Израиле, что в России) примерно одинаковые, все немного «на своей волне», так что им легко понимать друг друга и комфортнее именно друг с другом общаться.

25 апреля

История