Языковые идеологии и карельская идентичность

О поздней стадии языкового сдвига в карельском обществе и культурно-языковой ситуации в Карелии рассказывает Алексей Рыжков, старший преподаватель Школы филологических наук, младший научный сотрудник Центра социокультурных и этноязыковых исследований.

— Ваша статья победила в конкурсе лучших русскоязычных научных и научно-популярных работ НИУ ВШЭ. Расскажите историю создания этой публикации и о том, что такое языковая идеология.

— Текст «Языковые идеологии и конструирование карельской идентичности» (2023) — это этап в осмыслении полевой работы в Карелии, которую мы с коллегами ведем с 2019 года. Хотя у статьи указан один автор, массив данных в ее основе, интервью, наблюдения, визуальные материалы — результат совместного труда большой команды.

Понятие языковых идеологий, вынесенное в заглавие статьи, появилось в лингвистической антропологии. Оно обозначает устойчивые представления о языковых вариантах (языках, диалектах и т.п.), языковых практиках, их функционировании в различных социокультурных контекстах. Как правило, речь идет о коллективных представлениях, разделяемых внутри того или иного сообщества.

Философы нередко сравнивают идеологии с очками (например, к этой метафоре любит обращаться словенский мыслитель Славой Жижек): они позволяют нам видеть мир определенным образом, показывают разные оттенки социальной реальности. Слово «идеология» в бытовом употреблении часто подразумевает ложное, иллюзорное восприятие, завесу, скрывающую от нас истинное положение вещей. Антропологический же подход к любым идеологическим конструкциям, в том числе сфокусированным на языке, подразумевает не их тотальное разоблачение, а попытку понять, в каких условиях они возникают и функционируют, как трансформируются, каким образом структурируют жизнь сообществ, для которых они актуальны.

— Какие вопросы интересовали вас и ваших коллег в ходе исследования?

— Локальные представления о карельском языке интересны для меня не сами по себе, а в их отношении к дискурсу о национальном сообществе. Хотя социальные науки уже довольно давно ставят под сомнение тезис об органической, необходимой связи между языком и этнической группой, эта идея в разных формах продолжает оставаться значимой в самих сообществах. В Карелии это тоже так. И для полевого исследователя важно не только фиксировать подобные установки (вроде «настоящие карелы лишь те, кто знает язык») как этнографический факт, но и реконструировать условия их возникновения, рассматривать их функционирование в конкретных контекстах, наконец, анализировать их влияние на культурную динамику.

Карельское сообщество переживает позднюю стадию языкового сдвига. Так называют процесс, в рамках которого достаточно крупная группа людей постепенно переходит от одного языка к другому. Во-первых, происходит сокращение сфер использования исходного языка, во-вторых, нарушается его естественная передача от старших поколений к младшим. Встретить, например, подростка, который бы на высоком уровне владел этим языком, непросто. Даже тридцатилетние, свободно объясняющиеся по-карельски, — редкость. Такое положение дел болезненно воспринимается многими представителями сообщества и становится темой для осмысления.

В таких условиях возникают инициативы и движения по сохранению, популяризации, ревитализации карельского языка. Те, кто вовлечен в такую деятельность, нередко обладают авторитетом в сообществе и влияют на формирование языковых идеологий, поэтому их мнения имели для меня большое значение. При этом я не ставил целью составить этнографический портрет языковых активистов (термин достаточно условный, далеко не все из них сами так себя позиционируют) и старался представить максимально широкий спектр точек зрения. Для меня было принципиальным сохранить в тексте с единым аналитическим замыслом это многоголосие. Исследование не появилось бы без участия жителей Карелии, которые согласились поделиться своим опытом, связанным с этничностью и языком, воспоминаниями и представлениями о будущем, опасениями и надеждами, мыслями о причинах происходящего.

— С какими сложностями вы столкнулись в процессе работы?

— Разговоры о сложной культурно-языковой ситуации в Карелии нередко оказываются очень эмоциональными. Приведу один полевой пример. Экспедиция 2022 года, самый северный район республики. Мы с коллегами едем в такси. Водитель, молодой парень лет двадцати, довольно подробно рассказывает о «Калевале», карело-финском эпосе, который для карел остается важнейшим объединяющим символом. Разговор переходит на тему судьбы карельской культуры в советский период, и водитель с горечью описывает происходившее тогда в Карелии. В годы «большого террора» карелы не становились жертвами национальных операций НКВД, в отличие от близких им в культурно-языковом плане финнов. Но вера в тесную связь между языком и этнической идентичностью и память о том, как количество говорящих на карельском значительно сократилось именно в советские годы, создают ощущение национальной драмы для очень многих представителей сообщества.

Найти подходящие интонации, чтобы писать на такие темы, было нелегко. Я верю в необходимость некоторой исследовательской дистанции, и мой взгляд на ситуацию в Карелии — взгляд внешнего наблюдателя, не представителя сообщества. Вопросы языка неразрывно сплетены с семейной памятью моих информантов, их повседневностью, этнической идентичностью, проживанием истории. И я не уверен, что в текст статьи не проникли мои собственные эмоции — сочувствие к тем карелам, которые с болью переживают языковой сдвиг, и огромное уважение к культурно-языковым активистам, действующим в крайне сложных условиях. Наверное, это не так уж и плохо. Антропологи довольно давно поставили под сомнение возможность (и необходимость) абсолютно беспристрастного этнографического описания.

— Каковы дальнейшие перспективы этого исследования?

— Анализируя полевые данные, я постарался показать современную ситуацию. Но за время работы над статьей и после ее публикации и глобальный, и локальный контекст неоднократно менялись, и «этнографическое настоящее» текста плавно мутировало в «недавнее прошлое».

Важнейшее изменение последних лет — очень сильное ухудшение российско-финляндских отношений, которое привело среди прочего к полному закрытию границы между государствами в конце 2023 года. Культурная и языковая близость карельских и финских сообществ способствовала формированию особых связей, выходящих за рамки трансграничного шопинга и туризма. Новая ситуация стала поводом как для выработки новых стратегий взаимодействия соседей, так и для переосмысления устоявшихся нарративов о национальной идентичности, локальной истории, культурном обмене.

В самом конце 2022 года Росстат наконец опубликовал данные последней федеральной переписи. Согласно ей, и в России в целом, и в Республике Карелия значительно уменьшилось (по сравнению с 2010 годом) не только число тех, кто владеет карельским языком и активно использует его, но и тех, кто идентифицирует себя как карелы. То есть данные показывают не только языковой сдвиг, но и изменения в этническом самоопределении. Насколько эти данные отражают реальные тенденции внутри карельских сообществ (притом что в полевых материалах мы почти не сталкивались с трендом на отказ от карельскости)? Какие мотивации местных жителей и обстоятельства проведения переписи повлияли на такие результаты? Падение численности этой этнической группы примерно до 32,5 тысячи против неполной 61 тысячи (по данным переписи 2010 года) дает тем, кто выступает за присвоение карелам статуса коренного малочисленного народа Севера, сильный количественный аргумент. Это важный контекст и для культурно-языковых активистов, и для тех, кто занимается этноязыковой политикой в регионе, и для тех, кто все это исследует.

У моего анализа было два серьезных пространственных ограничения, преодолеть которые — одна из целей текущих и будущих исследований. Во-первых, до 2023 года я фокусировался на территориях, где карельское население воспринимается как коренное, даже если на данный момент его доля стала малой. Не все части Карелии такие. Например, в 2023 году мы с коллегами начали полевую работу в Северном Приладожье — нескольких районах на юго-западе республики, которые до конца Второй мировой войны входили в состав Финляндии. Сегодняшние карелы здесь — это переселенцы советского и постсоветского времени, их совсем немного. При этом в регионе есть энтузиасты, которые ведут занятия по карельскому, стремятся к популяризации этого языка, в каком-то смысле расширяя его символические права на эту часть республики.

Во-вторых, карельские сообщества есть не только в Карелии. В фокус моих исследований не попали ни тверские карелы, ни карелы в Мурманской области. Наконец, группы карел есть в Финляндии. Это и потомки тех, кто бежал из приграничья во время войн ХХ века, и мигранты постсоветского периода. Неясно, когда теперь появится возможность полноценной полевой работы на финской территории, но это направление для меня очень важно, особенно в контексте тесных трансграничных связей, культурного обмена и представлений об общем карело-финском наследии.

Мой путь полевого антрополога начался пять лет назад именно в Карелии, и чем дольше я работаю в этом регионе, тем больше новых вопросов возникает. Культурно-языковая ситуация в карельских сообществах меняется дальше, а я продолжаю наблюдать и описывать ее с исследовательским любопытством, стараясь понять непростой человеческий опыт.

29 мая