Надежда Тэффи и братья Стругацкие, Генри Дженкинс и Виктор Франкл

Художественная книга

доцент департамента образовательных программ, аналитик проектно-учебной лаборатории «Развитие университетов», научный сотрудник Института образования

Назвать любимую книгу непросто. Это подростковому возрасту свойственно носиться с чем-то одним-единственным, а у меня есть набор текстов, которые много значили для меня в разные моменты жизни и остались значимыми навсегда. В первую очередь это «Хроники Нарнии» Клайва Стейплза Льюиса, любимая книга моего детства, которая остается моим этическим камертоном. И там есть тема путешествия между мирами, которая сегодня важна мне уже как социальному исследователю. Так что эта история всегда со мной.

Есть большой спектр литературы, которую я постоянно читаю и перечитываю. В частности, я читаю много поэзии. С юности это Марина Цветаева, Федерико Гарсиа Лорка, Арсений Тарковский. Чуть позже к ним добавился Борис Рыжий. К поэзии я возвращаюсь регулярно, это мой источник отдыха и вдохновения. Кроме того, поэзия помогает сохранять свежесть восприятия и точность мышления, важные для исследователя. Смысл поэзии ведь не в том, чтобы все зарифмовать, а в том, что это другая, не обыденная речь, и она работает с другим уровнем смыслов. И это позволяет определенным образом настроиться.

Еще я люблю грустную комедию. Очень люблю Антона Чехова, Надежду Тэффи, Евгения Шварца, Григория Горина. И в них я тоже ценю определенный настрой, когда, с одной стороны, можно чувствовать всю боль, нелепость и несправедливость мира, а с другой стороны, уметь над этим посмеяться, увидеть в этом что-то красивое, смешное, странное и достойное понимания. Например, у Надежды Тэффи много таких рассказов-виньеток. И у нее же есть опубликованные «Воспоминания». Это документальные истории о том, как она ехала в эмиграцию через Россию, охваченную революцией. И там она описывает довольно страшные вещи, но при этом она находит в себе достаточно внимания для того, чтобы увидеть какие-то анекдотические происшествия, которые с ними происходят. (Например, как они спасли какой-то свой сундук, написав записку, что это сундук их соседки, у которой был роман с Лениным, так что это революционный сундук, поэтому его нужно им оставить.) Тэффи показывает лихорадочную московскую жизнь, где одновременно аресты и поэтические вечера. Она фиксирует разговоры очень разных людей, которые едут кто в эмиграцию, кто воевать. И для меня очень ценно это ее внимание к звучащей речи, способность посреди кромешного ужаса быть внимательным, добрым, не добреньким, а добрым, и видеть смешное. Это спасительная литература.

Нисская Анастасия Константиновна

доцент департамента образовательных программ, научный сотрудник Центра исследований современного детства Института образования

Одна из моих любимых художественных книг – «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» братьев Стругацких. Это довольно длинный роман, описывающий жизнь главного героя с рождения до преклонных лет. На протяжении жизни он мог много раз погибнуть: блокадное детство, несчастный случай на воде и прочее, – но каждый раз ему удается остаться в живых. В какой-то момент он приходит к выводу, что это не случайно, что он зачем-то нужен.

Читая «Поиск предназначения» впервые в подростковом возрасте, я всем нутром прочувствовала пронизывающий холод и тревогу, которыми проникнуто описание блокадной жизни глазами ребенка. Самым ужасным для меня было прикосновение детским восприятием к этому кошмару как к рутине и норме. Но парадоксальным образом именно детское мышление, неспособное предвидеть трагедию, а, наоборот, настроенное на благополучный исход, дает силы пережить это. Хотя, конечно, это «ошибка выжившего» ...

Позже я стала воспринимать это произведение более целостно, обнаружила там множество нюансов, обратила, наконец, внимание на центральную идею (хотя она присутствует в названии). Этот роман охватывает колоссальный объем времени, большие пласты жизни. И я люблю этот роман за многослойность, за реалистичность и стиль изложения, свойственные, впрочем, всем произведениям Стругацких. Я думаю на языке Стругацких, он стал частью меня. Эта книга по-своему страшная, так что я не могу смело рекомендовать ее подросткам. Но она равно обогащает надеждой и трезвым взглядом на жизнь.

Главный герой произведения – мужчина, уроженец Ленинграда, если я ничего не путаю; во всяком случае, детство его прошло в Ленинграде. И он ребенком пережил блокаду. Он видел, что происходило тогда с людьми, как умирали их соседи. Видел, как его мама боролась за, казалось бы, совершенно ничтожное, несущественное, но принципиальное для выживания ребенка. Каждое утро она уходила на работу на завод, он ее каждый день ждал, и то, вернется она с работы или нет, было равносильно его жизни или смерти. Эти детские переживания, тревога, связанная с расставанием с родителями, были и про меня, и, на самом деле, про многих людей. Но поскольку я детский психолог и это мое главное профессиональное амплуа, то мне особенно важна эта метафора, которая очень наглядно описывает, как ребенок воспринимает сепарацию с родителями, что происходит во внутреннем мире ребенка, когда родители от него как-то отделяются. Эти переживания стали первым запомнившимся сюжетом в жизни главного героя. Мама его всякий раз возвращается, он выживает, и они доживают до конца блокады. Следующий эпизод связан с его подростковой жизнью, когда он катается на лодке с приятелями и там тоже чуть не погибает. Он становится старше и еще несколько раз оказывается на грани жизни и смерти, но каждый раз выживает. И это наводит его на мысль, что, видимо, у него есть какое-то предназначение, и он пытается понять какое. В конце концов выясняется, что у главного героя особая способность – спасать своего лучшего друга от чудовищных головных болей. Он держит его за руку, и у того проходят боли. То есть фактически смысл жизни главного героя оказывается в том, чтобы быть опорой для другого человека, который тоже, в свою очередь, делает что-то хорошее уже для большого количества людей.

В этом романе очень мало фантастического, хотя это и Стругацкие. Но несмотря на то, что все это описано довольно реалистично, там есть еще несколько слоев. Первый слой связан с драматическими переживаниями человека в экстремальной ситуации, с тем, как он к этой ситуации относится и как ее воспринимает. Второй слой, или пласт, романа касается, я бы сказала, психологии развития человека, того, как с возрастом меняется восприятие событий, реакции, оценки. Там очень достоверно схвачена картина мира человека в разных возрастах: в детстве, юности, зрелости. Еще один слой – это отношения между близкими людьми, близкими друзьями. Тут, как всегда у Стругацких, взаимодействуют люди из разных социальных слоев, с разным уровнем образования, с разной идеологией. То есть третий слой – это социальная картина столкновения взглядов, позиций. И последнее, наверное, – это исторический контекст, смена исторических событий, очерчивание ближайшего будущего. При этом язык романа очень и очень традиционный, с характерным для Стругацких юмором, с отсылками к классической литературе и прочим культурным кодам. В общем, язык вполне узнаваемый, привычный для любителей Стругацких.

Я сказала, что поостереглась бы рекомендовать эту книгу подростку, во всяком случае без ведома родителей или без того, чтобы это проконтролировал взрослый, который хорошо знает ребенка, его реакции на те или иные вещи. Но с учетом вышесказанного эту книгу стоит прочесть именно в подростковом возрасте, в 15–16 лет. Или любому человеку, который находится в кризисном, переходном состоянии, когда происходит какой-то слом, какие-то драматические события и есть ощущение безысходности, ощущение таких сильных изменений, с которыми трудно совладать. Эту и Виктора Франкла.

Академическая книга

Ксения Романенко

У меня довольно сложный, мультидисциплинарный бэкграунд: психология, культурные исследования, исследования в образовании. Я не антрополог и не социолог по диплому, но постоянно работаю с социологическими и антропологическими методами. В моей жизни не было такого, как это бывает у представителей естественных наук, что человек в детстве прочитал какую-нибудь книгу о происхождении Земли и понял: о, буду геологом. Когда я рефлексировала на тему влияния литературы на мой выбор профессии, то поняла, во-первых, что для меня вся та приключенческая и фантастическая литература про освоение планет («Марсианские хроники» Рэя Брэдбери), или темпоральная фантастика («Патруль времени» Пола Андерсона), или серия «Библиотека приключений» («Дети капитана Гранта», «Дочь Монтесумы»), все истории о полярных экспедициях Нансена, которыми я зачитывалась в детстве, – была прежде всего источником вдохновения для моего научного понимания мира, не кабинетного, а полевого. Сегодня я сама вожу экспедиции, и для меня это огромная ценность и огромная радость кинуть себя в какие-то новые условия. Я, конечно, не сравниваю себя с Нансеном, но это тот же поиск чего-то нового в непростых условиях, потребность увидеть мир своими глазами и обойти своими ногами, и это оттуда, из книг моего детства. Это раз. А во-вторых, на меня повлияла литература этнографическая, антропологическая, фольклористская: «Золотая ветвь» Джеймса Фрэзера, «Морфология волшебной сказки» и «Исторические корни волшебной сказки» Владимира Проппа и множество более локальных работ, которые просто стояли у нас дома на полках. И когда я в детстве читала про разные религии, мифы, сказки, про то, как одни и те же сюжеты трансформировались в разных культурах, приобретая разные смыслы, это производило на меня очень глубокое впечатление.

Тема моих культурных исследований, одна из, – исследование фанатских практик, фанатской литературы. Фанатство не футбольное, а такое, когда люди, прочитав научную фантастику или фэнтези, начинают играть в тематические ролевые игры, делают косплей, пишут фанфики и прочее. И тут я бы порекомендовала пару книг Генри Дженкинса – отца-основателя исследований фанатства. У него есть ранняя книга, не переведенная на русский язык, которая называется “Textual Poachers: Television Fans & Participatory Culture” – «Текстовые браконьеры: телезрители и культура участия», где он еще в доинтернетную эпоху увидел, как сильно люди вовлекаются в эти воображаемые миры и насколько основополагающей эта вовлеченность является для характеристики современного культурного процесса. И есть другая его книга, ее я люблю чуть меньше, но зато она переведена на русский язык, – это «Конвергентная культура. Столкновение старых и новых медиа». Это более поздняя его работа, более теоретическая, в которой он показывает, что мы живем в мире конвергентной культуры, где смешиваются разные медиа. И он вводит понятие трансмедийности для обозначения такого явления, когда мы не просто читаем книжку, а вовлекаемся в целую вселенную из книг, игр, телевидения, мерча и прочего. Причем это смешение идет с двух сторон. Сверху оно исходит от корпораций, которые сначала производят что-нибудь, а затем стремятся продать все, что с этим связано: и видеоигру, и комикс. А снизу идет встречное движение, которое запускается как раз усилиями вовлеченных читателей и зрителей, которые хотят не просто купить комикс, а еще и сыграть в него, сделать косплей и поехать на фестиваль, написать продолжение, узнать все-все-все о жизни актеров, снять фанатское видео и, может быть, даже добиться изменения в сюжете.

Анастасия Нисская

На мое профессиональное становление оказала влияние как раз книга Виктора Франкла «Сказать жизни “Да!”: психолог в концлагере». В целом это художественное (и при этом автобиографическое) обоснование логотерапии, терапии смыслом. Сейчас я понимаю, что в чем-то она перекликается с «Поиском предназначения»: через невыносимое можно пройти только ради чего-то принципиально важного. У Франкла это психологическая помощь другим, создание книги.

Книга начинается с того, что происходят какие-то совершенно рутинные процедуры, когда заключенных отбирают, сортируют, отправляют, этапируют в эти лагеря, пересылают из одного лагеря в другой. Здесь очень хорошо показано, как чувствует себя человек в состоянии предельной неопределенности. Он не может поверить, что все настолько плохо, насколько оно есть в реальности. И этот момент важен для того, чтобы, как бы пафосно это ни звучало, в тебе завелась какая-то эмпатия и ты понял, как может себя чувствовать человек в разных обстоятельствах. А для психолога это принципиально важно. Может быть, это не самый простой, не самый приятный путь, но точно действенный.

Дальше герой книги попадает в Аушвиц, и следует описание повседневной рутинной лагерной жизни, того, как заключенные там трудятся, голодают, болеют, умирают. И на фоне всего этого проскакивают искры такого человеческого преодоления или какой-то маленькой, но радости, которую люди могут доставить друг другу или человек сам себе. И это очень впечатляет. Потому что в обыденном сознании, мне кажется, трудно представить себе что-то страшнее концентрационного лагеря. И тем не менее даже в таких условиях человек может так организовать свою жизнь, так ее осмыслять, чтобы приносить себе и другим радость и тем самым проложить дорогу к жизни, пережить трудные времена.

В принципе, идея, сформулированная Франклом, состоит в том, что если человек ищет в жизни счастья и делает все ради того, чтобы испытывать счастье, – старается получать позитивные эмоции, заводит нужные знакомства, покупает себе красивую одежду и прочее, – то, скорее всего, счастье для него так и не наступит. Потому что, с точки зрения Франкла, счастье – это побочный продукт осмысленного существования. То есть если ты понимаешь, зачем ты живешь, делаешь что-то, что для тебя имеет смысл, понимаешь, ради чего ты это делаешь, то побочным продуктом такой жизнедеятельности и будет состояние счастья. И на этом построен метод психотерапии, который называется терапией смысла: чтобы человек даже в трудной ситуации обсуждал с терапевтом, зачем в его жизни те или иные события. Когда какие-то, даже самые драматические события обретают для человека смысл, с ними гораздо легче смириться и продолжить жить дальше. Они даже могут стать фундаментом для того, чтобы не просто остаться на функциональном уровне существования, восстановиться после какой-то травмирующей ситуации, но и построить себя как бы еще над этим, улучшить и развить свою жизнь. Обсуждение этих смыслов с терапевтом, рефлексия смыслов и должна стать таким фундаментом полноценной жизни в любых, даже самых тяжелых обстоятельствах.

Франкл показал на собственном примере, как это работает. С одной стороны, он беседовал, разговаривал с людьми, которые находились вместе с ним в концлагере. С другой стороны, у него была цель – написать книгу. И пока книга не была дописана, он не считал себя вправе сдаваться. И, собственно, отчасти он ее в концлагере и написал. Он выбрал себе цель, которую считал важной не только для себя, но и для других людей. Но прежде всего это была терапия самого себя.

С точки зрения Франкла, в концлагере погибали не только те люди, к которым применялось прямое физическое насилие, которых убивали физически, но и те, которые утрачивали смысл борьбы за выживание. А там описывается, какое безумное количество усилий надо было прилагать, чтобы выжить в тех условиях. Особым образом работать, особым образом держать себя на построении, когда охранники оценивали работоспособность заключенных, их, так сказать, рентабельность, с точки зрения целесообразности их дальнейшего содержания в лагере. В эти моменты надо было определенным образом себя проявлять, демонстрировать свою физическую форму. Это требовало колоссальных усилий при том, что люди были физически и эмоционально крайне истощены. И сопротивление заключалось в том, чтобы прикладывать усилия для того, чтобы держаться и бороться за каждый день жизни. Находить повод показать, что ты еще полезен в лагере, почему тебя еще не стоит пускать в расход.

Это не значит, что нужно было быть податливым, удобным заключенным, втираться в доверие к охранникам. Ведь, по Франклу, то, как ты воспринимаешь ситуацию, и то, что ты борешься за другого человека, помогаешь другому человеку, – важный момент для твоего собственного выживания. То есть усилия, направленные на чисто физическое выживание, второстепенны по отношению к тому, чтобы сохранять свою личность, крупицы смыслов, ценностей, которые были свойственны человеку до лагеря, в нормальной жизни. Кроме того, этот настрой влияет на других людей, помогает им тоже выстоять. Охранники же все время транслировали заключенным, что те не люди, что цена их жизни ноль и что им надо думать о том, как выживать самим, поодиночке, а о других забыть. И если при этом людям удавалось сохранить в себе ощущение ценности жизни другого и что-то предпринимать для того, чтобы его жизнь продолжалась, это им очень помогало.

Я прочла книгу Франкла на первом курсе психфака, когда многое в учебе раздражало, не оправдывало ожиданий, давалось слишком тяжело. Нам задали ее прочитать по программе, и это оказалось очень своевременно, потому что на начальных курсах обучения на психологическом факультете часто бывает, что ты приходишь и ужасно разочаровываешься, потому что непонятно, как это связано с реальной жизнью. И именно Франкл показал мне, зачем заниматься психологией. Эта книга буквально с первых строк вызвала доверие и ощущение того, что она – стоящая. Можно сказать, она расположила меня к тому, чтобы заниматься психологией профессионально. И решающую роль в этом сыграло именно ощущение того, что ты можешь помочь другому человеку сохранить свою личность и что это очень важно. Можно это делать разными путями: и через психотерапевтическую работу, и даже через исследования, но главное, что это в принципе достойная цель.

Книги и студенты

Ксения Романенко

В Институте образования у магистрантов, которых я учу, очень широкий спектр самых разных тем – от дошкольного образования до образования взрослых. И все они проходят через мои методные курсы, где я учу их делать наблюдения, проводить интервью, анализировать тексты и прочее. И есть книга, которую у меня читают все в обязательном порядке, и все в нее влюбляются. Это книга Филипа Джексона «Жизнь в классе». Она была написана в Америке 1960-х годов. Вооружившись дисциплинарным инструментарием антропологов, Джексон отправился в обычную среднюю школу своего времени. И он сидел на уроках, ходил во время перемен, подсчитывал количество взаимодействий «учитель – ученик», просто наблюдал. И именно на механизмах наблюдения в довольно обыденной среде, которую мы все хорошо знаем, он показал, какие глубинные механизмы заложены в школьном образовании. У него есть критерий: толпа – похвала – власть. В процессе получения образования мы постоянно вынужденно находимся в коллективе, который мы не выбираем. Постоянно находимся в ожидании, что нас спросят, проверят, поставят нам оценку. При этом мы состоим в иерархических отношениях, причем довольно сложных. И мы поставлены в ситуацию поиска похвалы, где похвала – это некоторый инструмент власти, когда школьнику одновременно нужно быть похваленным учителем, но не настолько, чтобы потерять уважение в коллективе. И получается, что жизнь школьника – это постоянное балансирование. И Джексон пишет, что сама школа – это современная естественная среда, потому что через нее проходят все дети и потому что мы все проводим в ней большую часть времени своего детства. И удивительно то, что он наблюдал школу в другом культурном контексте и в другое время, но мы читаем здесь и сейчас, и для нас это абсолютно актуально.

18 октября, 2023 г.