Литература текстов и литература писателей

ведущий научный сотрудник Международной лаборатории языковой конвергенции, доцент Школы лингвистики, и автор просветительского Telegram-канала о литературе «Некраткие содержания» (@nonbrevia)

Удивительно, но литература у нас состоит не из текстов — не из произведений, книг, романов. Я имею в виду — в поле публичной беседы. Возьмите любой «юбилейный» материал в СМИ, передачу на телевидении, ролик видеоблогера, подкаст о литературе. Говорить там будут об авторе — где, когда и как он жил, кто его родители, с кем он дружил и с кем поссорился. Возможно, затронут и острый для наших современников вопрос, сколько автор зарабатывал. Если подкаст изобретательный, то обсудят и еще более острый и актуальный вопрос: чем автор болел? Разумеется, назовут его произведения.

Но на этом все.

Разговор не пойдет «вглубь» текста, никто не задастся вопросом, чем роман привлекателен, как он выстроен, что интересного в нем можно найти, если его открыть. Возможно, я преувеличиваю, говоря «никто», но преувеличиваю незначительно. Отыскать пример разговора о том, как текст написан, очень непросто.

Литература у нас состоит из писателей.

И это странно. Ведь если задуматься, писатели, конечно, люди интересные и биографии у них часто занимательны, но разве стали бы мы в них вглядываться, если бы они не создали своих книг? Не стали бы. Авторы оказались бы в той же безвестности, что и абсолютное большинство всех остальных представителей человечества.

Значит, главное все-таки литература? Тексты, романы, стихи. Они первичны, а персоналия автора следует за ними? Так было бы логично, но, как мы видим, все наоборот: про писателей говорят, а про тексты — нет. Максимум, на что мы можем рассчитывать, это биографические обстоятельства появления произведений. Пушкин писал «Онегина» семь лет. Гоголь создал «Мертвые души» в Италии. В «Записках из Мертвого Дома» Достоевский отразил свой каторжный опыт. Усадьба Ростовых в «Войне и мире» — это здание по улице Поварской, 52/55.

Ну и что?

Все подобные факты решительно никак не объясняют, чем эти романы интересны в качестве литературных произведений. И даже наоборот, «приземление в реальности» способствует тому, что у читателя формируется упрощенная рамка восприятия, иллюзия, будто в литературе все как в жизни. «Дом Грибоедова» у Булгакова помещается в реальную Москву, хотя на самом деле он существует прежде всего в Москве вымышленной, там действуют другие законы и актуальны другие смыслы. Увлеченный разговорами о прототипах, читатель может забыть о границе между мирами, потерять чувствительность к собственно литературной материи, утратить способность видеть ее изобретательность за «реальными событиями».

А чем же тогда интересны литературные произведения? Они никогда не существуют в вакууме. Тексты находятся в постоянном диалоге с уже сказанным и с тем, что только предстоит сказать.

Среди множества ниточек, которые связывают «Онегина» с миром литературы, например, то, что Пушкин начинает свой роман намеком на судьбу известного всем его современникам Джона Мельмота, историю которого постоянно сопровождают вмешательства демонической силы и рассказы других персонажей об экзотических ситуациях. Чарльз Метьюрин открывает книгу о Мельмоте такими словами: «Осенью 1816 года Джон Мельмот, студент дублинского Тринити-колледжа, поехал к умирающему дяде, средоточию всех его надежд на независимое положение в свете. Джон был сиротой, сыном младшего из братьев; скудных отцовских средств едва хватало, чтобы оплатить его пребывание в колледже. Дядя же был богат, холост и стар...» Всем известные первые строки «Онегина» как будто говорят читателю: «Мы с тобой знаем про судьбу Мельмота, его демонический предок преследовал героев романа, создавал для них таинственные и даже ужасные ситуации; Евгений — такой же, сейчас будет как у Метьюрина: объявится нечистая сила и завертится увлекательная карусель фантастического и необъяснимого». Но мы шагаем по строфам вперед и… обманываемся. Оказывается, ни инфернальной силы, ни морских бурь, ни замурованных влюбленных из «Мельмота» у Пушкина нет. Повествование в «Онегине» предельно конкретное и правдоподобное. Читатель ждал романа в одном жанре, уже настроился на одну волну, а получил нечто совершенно иное. И вот это нарушение ожидания ироничным Пушкиным к собственно литературе имеет гораздо больше отношения, чем все сопутствующие биографические обстоятельства.

Почему же на радио, в подкастах и на YouTube говорят не об этом, а о том, кого Пушкин любил больше — Анну Петровну Керн или Екатерину Андреевну Карамзину?

Потому что говорить о текстах сложно. Этому мало где учат. Школьные уроки литературы вымывают из нее все содержательное, сосредотачивают внимание на второстепенном, упускают то, как тексты говорят друг с другом. У выпускника, несмотря на весь мучительный опыт сочинений и ЕГЭ, нет языка, чтобы говорить о том, как устроена литература.

А о донжуанском списке Пушкина говорить проще, тут все понятно и без специального обучения. И с биографией тоже понятно; есть же даты: в 1799 году родился, в 1820-м отбыл в южную ссылку, в 1830-м провел осень в Болдине, в 1837-м умер. И даже стихи читать не надо.

Чтобы отвлечься от Пушкина, вспомним другого писателя на «П», Виктора Пелевина. Уже больше четверти века его книги вызывают самый живой интерес читателей, каждый его новый роман становится информационным поводом. При этом сам автор ведет непубличную жизнь, редко дает интервью, и его биографию можно обсуждать только гадательно. Однако и здесь читатели не сдаются, стремясь говорить о чем угодно, но только не о самих текстах. Популярные темы — пишет ли вместо Пелевина компьютер или взвод литературных негров (в этих обсуждениях я тоже поучаствовал), является ли Пелевин настоящим романистом или «проектом». Последнюю решил обсудить и обильно представленный в современном YouTube литературовед Евгений Жаринов. Не будем сосредотачиваться на том, что участники разговора перепутали между собой романы «Чапаев и Пустота» и «t», МЭИ спутали с МИЭМ. Ошибиться может каждый. Гораздо существеннее, что речь снова шла не о литературе, а о том, где писатель учился. Как будто Пелевин не романы сочиняет, а собирается защищать кандидатскую.

В ролике прозвучал отрывок из прозы Пелевина, на вид совершенно случайная цитата, смотрелось такое обращение к тексту в дискуссии совершенно инородно, а у меня как зрителя сложилось полное впечатление, что участники разговора никогда книг Пелевина не открывали.

Нужно ли вообще говорить о биографии писателя? Может быть, и нужно. Иногда встречаются такие исторические обстоятельства, которые дают тексту новую объемную перспективу. «Потерянный Рай» читается как гимн Сатане, но из внетекстовой реальности нам известно, что для религиозного Мильтона такая авторская позиция немыслима. Так возникает поле интеллектуального напряжения между авторским замыслом и прочтением. Однако следует помнить, что ни одна биографическая деталь, попавшая в литературное произведение, не самостоятельна. Через схожие жизненные события проходит множество людей, но на выходе мы не видим одинаковых стихов и романов. Всегда есть что-то еще, и это «что-то» и есть литература.

Но можно ли говорить только о биографии, как это происходит сейчас? Очевидно, что такой подход множит абсурд: литература при таком разговоре оказывается без литературы. Писатели есть, а текстов нет.

Не так давно у меня был опыт написания предисловия к «Слову о полку Игореве», за который я благодарен издательству «МИФ». Задача состояла в том, чтобы поговорить о тексте древнего памятника с заинтересованным читателем, с таким, который искренне хотел бы разобраться, что в этом «не лепо ли ны бяшеть братие» такого интересного.

Оказалось сложно избавиться от искушения пойти привычным путем — рассказать про исторический контекст похода князя, про споры о подлинности и догадки о том, кто мог бы быть автором «Слова». Но, сделав над собой усилие, все это я из предисловия убрал, сосредоточившись на литературе, на том, как древнерусский памятник ведет диалог с другими текстами — современными и древними, отечественными и иноязычными. Выяснилось, что, даже если отказаться от ходовых тем про автора и подлинность, сказать можно очень много, и это будет едва ли не более захватывающе.

Фигура автора по-прежнему важна. Постмодерн так и не смог убедить людей, что писатель и его текст живут самостоятельными жизнями. Всем по-прежнему любопытно, кто написал пьесы Шекспира, «Конька-горбунка» и «Тихий Дон». Бывает, что не только текст делает автора знаменитым, а мы открываем безвестное стихотворение или повесть только потому, что их создал важный для нас писатель. Чтение — это диалог, диалог с личностью, которая стоит за текстом, и нет ничего дурного в том, что мы хотим побольше узнать о нашем собеседнике.

Но и о главном предмете, о том, что свело вместе автора и читателя, о литературе, забывать не стоит.

22 ноября, 2023 г.

Лингвистика