«Если сюжеты статей сходятся к одной точке, рождается книга»

Дмитриев Михаил Владимирович

главный научный сотрудник Лаборатории медиевистических исследований

Создание больших текстов, книг – один из древних и важнейших результатов работы философов и учёных со времён библиотек ассирийской Ниневии и египетской Александрии до наших дней. Михаил Дмитриев, главный научный сотрудник научно-учебной лаборатории медиевистических исследований, о том, как написать книгу, о Реформации в России, нациях и византийско-православной культуре.

Я написал лишь четыре книги, все они – узкоспециальные (две из них и вовсе справочные, на французском языке), все посвящены религиозно-общественной жизни и религиозной культуре русских и западнорусских (украинско-белорусских, если позволить себе грубый анахронизм) земель. Во-первых, все написаны просто-напросто из интереса к предмету; во-вторых, две из них связаны с двумя диссертациями, кандидатской и докторской.

Жанр статьи или эссе помогает лучше связать желание и продукт. Вас, скажем, интересует, почему православное духовенство украинско-белорусских земель во Львове, Киеве и Вильно уже в конце XVI века начинает формулировать и распространять идею, что, мол, «негоже православным быть под королем-католиком, нужно-де смотреть в сторону московского царя». Вопрос оказывается большим, сложным и очень интересным и важным; вы изучаете источники, ищете, сомневаетесь, снова ищете и получаете тот или иной ответ. Но это ответ на частный (хотя и большой) вопрос, он тянет за собой другие вопросы, рождаются новые статьи. Если не нужно писать диссертацию, вовсе нет необходимости создавать книгу. Если сюжеты статей сходятся к одной точке, рождается книга.

Меня когда-то заинтересовал вопрос, навеянный чтением книг Александра Ильича Клибанова о русских еретиках конца XV–XVI века, современниках Реформации, а потом очень заинтересовало и все, что связано на Западе с Лютером, Кальвином, анабаптистами, антитринитариями, Мигелем Серветом, Фаустом Социном. Встал большой и старый вопрос: знала ли Россия эпохи Ивана Грозного что-то похожее на протестантизм и Реформацию? Любопытно. Одни считают, что русские вольнодумцы этого времени – это тоже протестанты и их много. Другие говорят: нет-нет, это не протестанты и самих вольнодумцев кот наплакал. Изучаете западный опыт, на основе и источников тоже (в моем случае – польский опыт), сравниваете с православной средой и России, и западнорусских земель, находите, помучавшись, совершенно новые или почти что новые источники и сведения, складываете пазл, получаете картину: да, кажется, было что-то похожее на Реформацию, но – все-таки! – не совсем то и даже совсем не то. А что же, если «не то», не Реформация? Рождается ряд совсем новых вопросов (и для вас новых, и для науки вообще новых). Особенно внутри специфически православной культуры, пришедшей из Византии, многие религиозные вопросы, как кажется и как оказывается, трактовались совсем не так, как на латинском Западе. А как же именно? И почему не так, как на Западе? И какие последствия и функции в обществе, в государственной жизни, в культуре? Сначала думаете о той более или менее древней эпохе; потом о том, как это сказалось на более поздних эпохах. Изучаете, пробуете сделать зондажи (эксперименты, коли угодно). И пошло-поехало…

Если говорить о книге, которая занимает для меня совершенно особое место, то лучше сказать все же не о книге, а о цикле статей, которые (вдруг!) оказались в прямой перекличке с модерностью и современностью… Меня до начала 2000-х годов как советского или постсоветского человека из России, и именно из Москвы, почти не интересовал национальный вопрос. Человеческое много интереснее национального. Но в 1997–1999 годах я три года работал ассоциированным профессором в Сорбонне, вел вместе с коллегами (среди прочего) аспирантско-магистерский семинар по проблемам истории европейского христианства в XV–XVII веках. Я был ответственным за компаративистику (православие – католицизм – протестантизм) в этой области. А позднее я приезжал на 1–2–3 месяца, продолжая эту работу, или в Париж, или в Монпелье. В 2001 году общей темой семинара было «Сакральные пространства в христианских культурах раннего Нового времени», тема была для меня совсем новой, и я решился подготовить большой доклад о том, что такое «Святая Русь» как воображаемое и переживаемое сакральное пространство в русских источниках XV–XVII веков и в фольклорных текстах более позднего времени. Оказалось, что «Святая Русь» – это вовсе не… Русь, если брать точкой отсчета наши нынешние представления о русском, Руси и национальном. Эти наблюдения вывели на ряд важных и очень неожиданных гипотез. Родился международный проект, были опубликованы две книги (сборники статей, по-французски и по-русски), много частных работ. Оказалось, что нужно едва ли не в корне менять наши школьные и даже академические представления о генезисе национального и о том, что такое имперское как антитеза национальному. Нужно бы, как на Западе, создать центр (всего лишь небольшой институт, можно лабораторию) для дальнейшей работы. Но это сложно. Поэтому пока рождаются лишь новые статьи, вслед за очередными проведенными исследовательскими зондажами.

В православной культуре русских и украинско-белорусских земель в середине и второй половине XVI века происходили невероятно интересные и релевантные обновленческие процессы, которые позволяют много точнее и глубже понять, чем же православные культуры Европы отличались от латинских. Более того, благодаря выявленным отличиям, можно много лучше понять (или хотя бы предположить), почему позднее, в XVII–XIX и даже XX и… XXI веке Россия и большая часть нынешних Украины и Белоруссии развивались и развиваются не так, как развиваются западные страны. И как эта византийско-православная типологическая специфика культур стала очень мощным фактором и сближения, и даже сращивания Украины и Белоруссии с Россией в XVII–XIX веках. Подчеркну: сказанное – не идеологический конструкт, а научный результат в тех пределах, которые поставлены историческому знанию природой всякого знания в области гуманитарных и социальных наук.

И это касается разных областей нашей (общеевропейской (!) – нашей западной, и нашей восточноевропейской) жизни и истории. Это напрямую связано и с тем, что такое на самом деле нация, этнос, национальное, имперское, наднациональное, европейское. И с тем, наконец, какие страшные жертвы приносились во имя национального в истории Европы и мира в XIX–XX веках. Наука подсказывает, что когда-то эти трагедии завершатся. Однажды в ходе моих курсов в одном из западных университетов я спросил (совершенно импровизационно) мою аудиторию, и с тех пор я иногда повторяю этот вопрос: а будут ли нации существовать на планете через 200 лет? а через 500? а через 2000? 5000 лет? А ведь жить нам, планете, еще как минимум 4,5 миллиарда лет.

 

6 декабря, 2023 г.