«Меня всегда интересовало, как формируется образ города»

Замятин Дмитрий Николаевич

«Я работал как “хамелеон”, используя то антропологические, то феноменологические методы исследования» — рассказывает нам, закончивший географический факультет, культуролог и урбанист, главный научный сотрудник Высшей школы урбанистики имени А.А. Высоковского факультета городского и регионального развития Дмитрий Замятин, который стал первопроходцем в области гуманитарной географии у нас в стране. О том, что такое «геокультурный брендинг», «постгород» и почему урбанистика — это место более диалогичной академической коммуникации, какой и должна оставаться впредь.

— Как вы пришли в урбанистику?

— Это довольно сложная история. По-настоящему урбанистом я почувствовал себя совсем недавно, когда пришел в Вышку. Хотя, оглядываясь на свой научный путь в целом, я понимаю, что занимался городами со студенческих времен. В конце семидесятых — начале восьмидесятых я учился на географическом факультете Московского университета, на кафедре экономической и социальной географии Советского Союза. Студентом я писал курсовые, а затем и дипломную работу по исторической географии городов Центральной России. Особого руководства у меня не было, поскольку у нас на кафедре хотя и были люди, занимавшиеся городами, но не в рамках исторической географии. Уже тогда я для себя выделил города как исследователь, но урбанистом себя не считал. В советское время не существовало даже такого слова «урбанистика», а была география городов и только-только появлялась геоурбанистика. В целом урбанистика не осмыслялась как некая комплексная дисциплина, отдельно существовали архитекторы с градостроительством, отдельно географы и т.д. Такого комплексного подхода, как сейчас, в советское время не было.

По окончании университета в 1983 году я работал в разных институциях. В Ярославском педагогическом институте читал лекции по экономической географии СССР, как по разделам (население, промышленность, сельское хозяйство и т.д.), так и по отдельным экономическим районам. Как преподаватель руководил длительными, в месяц, комплексными полевыми студенческими практиками в разных районах и городах Советского Союза: в Поволжье, Средней Азии, на Украине и в Молдавии, на Урале, в Байкальском регионе. Именно тогда я для себя открыл какие-то вещи, связанные с восприятием разных городов и локальных городских ландшафтов. Для меня это оказалось интересным опытом. И дальше я продолжал накапливать полевые наблюдения, чтобы со временем их как-то осмыслить. С конца восьмидесятых годов я уже позиционировал себя как культурного, или гуманитарного, географа, в этих рамках я и занимался образами городов.

После нескольких лет работы в Ярославле (с перерывом на аспирантуру и защиту кандидатской диссертации в МГУ) я вернулся в Москву в 1991 году и поступил на работу в Московский институт развития образовательных систем, где занимался подготовкой географических хрестоматий и по личной инициативе — городами. В это же время, в начале девяностых, я познакомился с одним из наших выдающихся советских урбанистов — Георгием Лаппо. Мы сотрудничали, общались, я заинтересовал Георгия Михайловича изучением образа города в искусстве и литературе — и начал развивать эту тему, опубликовав ряд оригинальных работ. К этому времени я уже осознавал, что города являются постоянным полигоном моих гуманитарно-географических штудий. Обращаясь к своим коллегам-географам с просьбой написать небольшие образные очерки о любимых ими городах, я собрал довольно интересный сборник. Издать его мне не удалось, но статьи из него были опубликованы в популярных образовательных изданиях — журнале «География в школе» и газете «География». Важным опытом для меня как для будущего урбаниста явилась работа над небольшой географической хрестоматией «Русские столицы. Москва и Петербург», вышедшей в свет в 1993 году.

В начале нулевых я поступил в докторантуру Института географии Российской академии наук, где Лаппо был моим консультантом. Но защитился я уже не как географ, а как культуролог — в 2005 году. В диссертации активно осмыслялись и образы городов в рамках более общей темы моделирования географических образов в культуре. Эта работа легла в основу вышедшей в 2006 году книги «Культура и пространство: моделирование географических образов в культуре».

Чуть раньше, в 2004 году, я перешел на полную ставку в Институт культурного и природного наследия имени Д.С. Лихачева, который был ориентирован на прикладные и полевые исследования. Там я проработал более десяти лет, руководя сектором гуманитарной географии, с 2011-го — Центром гуманитарных исследований пространства. Здесь-то города, составлявшие до того скорее бэкграунд моей работы, и вышли на первый план. Меня всегда интересовало, как формируется образ города. И тут я начал прямо заниматься образом города с точки зрения историко-культурного наследия, чем у нас в стране тогда занимались очень немногие люди. Я организовывал экспедиции по небольшим городам с сохранившимися фрагментами исторической среды. Сначала это были города в Центральной России: Елец, Боровск, Касимов — заслуженные города с большой историей. Затем я избрал несколько иной путь и стал заниматься более узкой проблематикой взаимодействия гения и места на примере небольших российских городов.

Первым таким опытом явилась экспедиция 2006 года в город Юрьевец Ивановской области, где часть своего детства провел Андрей Тарковский. Затем в 2007 году состоялась экспедиция в город Балашов Саратовской области, по местам Бориса Пастернака и его знаменитой поэтической книги «Сестра моя — жизнь». Он любил этот город и его окрестности, дважды приезжал сюда в 1917 году к Елене Виноград — девушке, которую любил. И для нас было интересно посмотреть, что в образе города оказалось значимым для становления Пастернака. В самом Балашове на тот момент даже в краеведческом музее отсутствовало упоминание о пребывании поэта в городе. Имя Пастернака уже давно могло бы стать важным брендом Балашова, но большинство местных краеведов воспринимало его как «чужого», не имеющего отношения к городу и его образу.

Продолжая проект «Гений и место», в 2008 году я организовал экспедицию в город Хвалынск той же Саратовской области, где для меня важной составляющей образа города была персона художника Кузьмы Петрова-Водкина, его картины, изображающие Хвалынск, и его великолепные воспоминания: «Хлыновск» и «Пространство Эвклида». Он был также хорошим писателем и оставил множество вербальных образов, работающих на геокультурный образ Хвалынска. Хотя сам Хвалынск опять-таки, по крайней мере на тот момент, не очень интересовался Петровым-Водкиным. Там был его музей, но для большинства тамошних жителей фигура художника не играла никакой роли, несмотря на то что Петров-Водкин действительно выдающийся художник, для России уж точно; и было не очень понятно, почему так.

В середине — второй половине нулевых годов я разработал и опубликовал методику создания образа города, то есть того, как работать с городом с точки зрения истории его геокультурного, или гуманитарно-географического, образа. Это преимущественно тот образ города, который складывается у меня как у исследователя; он может и должен поверяться и корректироваться социологическими опросами и интервью с местными жителями. Я работал как «хамелеон», используя то антропологические, то феноменологические методы исследования. Они часто пересекаются, потому что, когда я приезжаю в город, я, естественно, общаюсь там с людьми, например с директором краеведческого музея или Дома культуры, с работниками городской администрации, с местными жителями. Разные бывают знакомства, разные контакты. Но сам образ я складываю из своих впечатлений по этим интервью или беседам, а также по своему непосредственному впечатлению от культурного ландшафта города. Методологически здесь доминирует некая феноменология образа, чем я занимался бо́льшую часть своей жизни.

Тогда же, в конце нулевых, я ввел в научный обиход термин «геокультурный брендинг городов». В то время брендинг городов был еще довольно слабо развит. У нас в стране он возникает где-то к концу нулевых годов и разворачивается уже в 2010-х годах. Геокультурный брендинг — мое изобретение, связанное с моим интересом к городам в геокультурном, образном аспекте. В разработке методики геокультурного брендинга принимала участие Надежда Замятина, ездившая со мной в экспедиции по волжским городам в рамках проекта «Гений и место».

Дальнейшие экспедиции в рамках Института наследия продолжились в 2009–2012 годах на Урале, где мы с коллегами занимались геомифологической составляющей образов уральских городов. Мы объездили и исследовали многие города Северного, Среднего и Южного Урала.

Большую помощь в организации этих экспедиций мне оказывал Юрий Веденин, первый директор Института наследия и один из его основателей; он поддерживал разработку этой тематики в институте. Благодаря поддержке института я смог построить на несколько лет научно-исследовательскую институционализацию гуманитарной географии. В частности, в 2004–2010 годах издавался научный альманах «Гуманитарная география», в 2012 году начал выходить электронный научный журнал «Культурная и гуманитарная география», в подготовке которых большую роль играл Иван Митин. В 2013 году, с приходом в Институт наследия нового руководства, Центр гуманитарных исследований пространства был ликвидирован. Сам институт сильно изменился, и в 2015 году я был вынужден уйти из него. К сожалению, все наши наработки по институционализации гуманитарной географии пропали.

На тот момент я продолжал считать себя гуманитарным географом, который занимается образами городов. Я видел, что магистральные пути в урбанистике проходят в несколько иных областях, что большинство выдающихся урбанистов, таких как Вячеслав Глазычев или Александр Высоковский, которые олицетворяли мейнстрим российской урбанистики в 1990–2010-х годах, занимаются преимущественно другими материями. Я был с ними немного знаком, восхищался их работами, и мне казалось, что я едва ли могу считать себя их коллегой. Но в 2015 году я пришел в НИУ ВШЭ, как раз в Высшую школу урбанистики, благодаря поддержке тогдашнего декана школы Алексея Новикова. Здесь мне уже деваться было некуда, я номинально становился урбанистом. И, осознавая себя в новом качестве, я думал: «Что я должен делать как урбанист?» Я продолжил заниматься образом города и развивать линию геокультурного брендинга городов и территорий. Но, помимо этого, у меня давно зрела тема постгорода, которой я все время собирался заняться вплотную, писал небольшие тексты, но крупных исследований не публиковал. И когда я пришел в ВШЭ, я понял, что это сверхзадача как раз для Вышки, что Вышка — та институция, в рамках которой надо брать на себя какую-то сверхзадачу и пытаться ее реализовать.

— Что такое постгород? Какая принципиальная разница между городом и постгородом?

— Изменения идут сразу во многих областях. Главное изменение, с моей точки зрения, происходит в коммуникации, общении. С одной стороны, Зиммель уже в начале ХХ века говорит, что современный город — это город незнакомцев и чужих, поскольку большинство людей становятся анонимными друг для друга. Эта ситуация возникает к концу XVIII — началу XIX века, когда появляются большие города в классическом понимании, в первую очередь Лондон, а затем Париж, если мы говорим про западную составляющую. В зрелом модерне начала ХХ века классические большие города — гигантские спруты с фабричными трубами, с огромным количеством жителей и, соответственно, очень интенсивным движением. Город распадается как единая коммуникативная сеть на какие-то автономные работающие структуры, и основной проблемой города становится проблема коммуникации. Появляются автономные, никем не контролируемые способы общения. Меняется и то, что мы называем картографией городского воображения. Здесь, конечно, большую роль играет и литература, и искусство. Например, такие произведения начала ХХ века, как «Петербург» (1913) Андрея Белого или «Улисс» (1920) Джойса, — это тоже попытки понять, что происходит с городом. То есть начало ХХ века — это переломная точка, когда интуитивно возникают некие предвосхищающие образы, которые постепенно, в течение двадцатого столетия, меняют наше восприятие города.

К концу ХХ века города, особенно большие города — агломерации или мегаполисы, теряют стержень своего развития. Развитие транспорта, развитие экономики приводит к тому, что, с одной стороны, люди в агломерации получают возможность ездить туда-сюда на очень большие расстояния. С другой стороны, есть пределы естественной человеческой восприимчивости. Со временем человек понимает, что ему не нужно ездить каждый день по полтора часа туда и обратно, формируются какие-то автономные центры на бывших окраинах и перифериях, само понятие периферии размывается, и становится уже не так важно работать, отдыхать, иметь дом в каком-то конкретном месте. Города превращаются в бесконечные спальные районы с торгово-развлекательными комплексами, которые расползаются в разные стороны, но при этом не очень понятен их смысл. Классический образ города модерна начала ХХ века распадается, и возникает какой-то другой. Примерно с конца ХХ века классического города практически уже не существует, а существуют какие-то другие образования, которые пока никто не знает, как назвать. И возникает термин «постгород». В девяностых с ним активно работали западные исследователи, в частности известный урбанист Эдвард Соджа. В моей жизни этот термин появился в начале 2010-х годов, тогда же я начал заниматься проблемой постгорода, сначала на интуитивном уровне, а в Вышке эти исследования приняли систематический характер.

— В чем отличие гуманитарной географии от культурологии, с одной стороны, и урбанистики — с другой?

— Бо́льшую часть своей научной жизни я работал в междисциплинарной среде. Это моя перманентная ситуация: «свой среди чужих, чужой среди своих». По образованию я географ, затем я получил квалификацию как культуролог. В становлении моего научного мышления сыграло роль общение с коллегами из самых разных областей знания, гуманитарных и не очень гуманитарных: с политологами, экономистами, архитекторами, филологами, историками, культурологами, искусствоведами, психологами, социологами, философами, этнографами и антропологами. Часто оно происходило в рамках прикладных исследований и полевых экспедиций, где более тесное взаимодействие позволяет быстрее находить новые решения и иначе ставить проблемы. Большую роль в моей научной жизни сыграли якутские этнографы, антропологи и филологи, благодаря которым удалось провести несколько экспедиций в Якутии и других северных районах России.

В моем понимании, гуманитарная география — междисциплинарное научное направление, изучающее различные способы представления и интерпретации земных пространств в человеческой деятельности, включая мыслительную деятельность. Базовые понятия, которыми оперирует гуманитарная география, это: культурный (этнокультурный) ландшафт, географический образ, геокультура, региональная (пространственная) идентичность, пространственный, или локальный, миф (региональная мифология). Понятие «гуманитарная география» тесно связано и пересекается с понятиями «культурная география», «география человека», «социокультурная (социальная) география», «общественная география», «гуманистическая география».

В начале XXI века «гуманитарная география» часто воспринимается как синоним «культурной географии». В отличие от культурной географии, гуманитарная география, во-первых, может включать в себя различные аспекты изучения политической, социальной и экономической географии, во-вторых, позиционируется как междисциплинарная научная область, не входящая в комплекс географических наук, и, в-третьих, смещает фокус исследовательской активности на процессы формирования ментальных конструктов, описывающих и структурирующих первичные пространственные представления.

Так же, как и гуманитарная география, урбанистика, в моем понимании, является обширной междисциплинарной сферой, где не важны дисциплинарные границы, главное — содержание. Сложно говорить об урбанистике как единой дисциплине, потому что в ней, как правило, доминировали люди, по праву занимающиеся именно материальной сферой: транспортники, градостроители-архитекторы, экономгеографы, социологи. И российская, и западная урбанистика сформировалась в условиях доминирования двух-трех экономико-социологических и технических дисциплин. Но на Западе в какой-то момент, в 1960–1970-е годы, расширилась социокультурная составляющая урбанистики, тогда как советская урбанистика продолжала оставаться довольно жесткой и скорее экономико-географической и градостроительной. Одна из проблем развития отечественной урбанистики состоит в том, что в ней до сих пор очень невелика как раз культурно-гуманитарная составляющая.

Вторая проблема нашей урбанистики — слабость комплексного мышления. Значительная часть специалистов работает по своим дисциплинарным лекалам: если я градостроитель, то я занимаюсь градостроительством, если транспортник — транспортной системой города. С моей точки зрения, современная урбанистика не имеет права на такие жесткие границы внутри.

Конечно, есть и такая проблема, когда технико-экономический специалист общается с каким-то гуманитарным специалистом и у них нет общего языка, притом что оба считают себя урбанистами. Но я думаю, что всегда есть некие топосы, общие места, которые можно обсуждать и продумывать: в чем, собственно, смысл урбанистики в целом. Аналогичная проблема существует и в географии, где разделение на физическую и экономическую географию нередко приводит к тому, что физико-географ не понимает экономико-географа и наоборот, а культурная и гуманитарная география часто вообще не принимаются во внимание. Такая ситуация характерна для любой междисциплинарной тематики, но эти сложности преодолимы.

— Есть ли у гуманитарной географии своя четкая методология? Как обстоят дела с методологией в западной гуманитарной географии?

— Это вечная проблема «физиков» и «лириков», она весь ХХ век обсуждалась. Приведу крылатую цитату из Леви-Стросса, который сказал как-то: «XXI век будет веком гуманитарных наук, или его не будет». К сожалению, это пока мало кто понял, и ситуация сегодня скорее негативная.

Культурная география вместе с human geography (география человека, или антропогеография) — это очень мощный кластер в западной географии. У нас в стране эта традиция была прервана к концу 1920-х годов, и культурная география не развивалась на протяжении примерно 50–60 лет. Когда я начинал свою научную карьеру в конце 1980-х — начале 1990-х, я читал труды англоязычных культурных географов, для меня они были очень важны. Но я не видел интереса в том, чтобы просто повторять азы из этих работ. В моей версии гуманитарная география предполагает переосмысление традиционных областей географии — экономической, социальной, культурной. Но и западные культур-географы работают в широком спектре методов. Они используют антропологические методики (включенное наблюдение), социологические методы (опросы, интервью и т.д.), но прибегают и к феноменологии. Есть много исследователей, которые пишут тексты, фактически представляющие собой феноменологические очерки каких-либо ландшафтов — городских, сельских, дачных, дикой природы. В этом смысле я близок к западной культурной географии. Там тоже сохраняются дисциплинарные границы, но в гораздо меньшей степени, чем у нас. У нас пока границы чрезмерно жесткие, и это проблема развития российских гуманитарных и социальных наук в целом. Но благодаря появлению урбанистики у нас возникла ситуация, когда общаются люди из разных дисциплин: архитекторы, социологи, экономисты, географы. И это разные взгляды на наш общий предмет и на то, что такое урбанистика.

Да, методологии очень разные. Хотя многие исследователи пытались наводить мосты. Периодически я читаю работы ученых из других областей знания, это всегда сложно, но не невозможно. Я с удовольствием и часто обращаюсь к неравновесной термодинамике Ильи Пригожина. Для меня важно читать время от времени работы по теоретической биологии. Сейчас я понемногу читаю монографию, посвященную астрофизике нейтронных звезд; естественно, математических выкладок там я не понимаю, но то, что написано словами, понимаю и пытаюсь переосмыслять в контексте своих научных проблем. Мне кажется это интересным: брать понятия, образы и концепты из естественных наук и пробовать развивать их по аналогии в гуманитарных исследованиях. Так что связи, безусловно, существуют. Но есть проблема, связанная с тем, что я называю новой волной позитивизма в современных социальных и гуманитарных науках. Например, социология долго пробивалась в мейнстрим социальных наук, и сегодня она суперпопулярна; у нас очень хорошая социология, особенно в Вышке. Однако в какой-то момент, когда в нашей академической программе стало много социологов, по-своему прекрасных, они просто «задавили» всех остальных специалистов. А в урбанистике не может все сводиться к социологическим методам, урбанистика не тождественна социологии города. Социологические методы должны быть уравновешены феноменологическими методами, несколько более сложными. Вообще, метод сам по себе, социологический, феноменологический или любой другой, не может служить фундаментом комплексной междисциплинарной науки, каковой является урбанистика. Продвижение к целостной урбанистике возможно не с помощью отраслевых методов (экономических, социологических, географических и т.д.), а на основе единого объединяющего предмета, которым является городское пространство. Лишь содержательная основа — пространство как таковое, его дифференциация, развитие, трансформация — может служить базой для становления урбанистики.

— Какие еще особенности и проблемы есть у российской урбанистики?

— Одна из основных проблем российской урбанистики — отсутствие должной институциональности, другими словами — неполная институционализация. Само слово «урбанистика» очень популярно и даже модно последние лет пятнадцать. Урбанисты принимают активное участие в прикладных разработках, в подготовке мастер-планов многих городов. Однако образовательной и научной специальности «урбанистика» до сих пор не существует. Наши студенты защищаются по специальности «градостроительство». Это прекрасная специальность, она еще с советских времен успешно развивалась, но это не урбанистика. Урбанистика шире, чем градостроительство. А мы вынуждены выдавать нашим выпускникам дипломы градостроителей. К тому же у нас нет диссертационного совета, где бы люди могли получать степень по урбанистике. У нас и по градостроительству нет диссовета, а есть лишь по муниципальному управлению. В результате все наши сильные студенты, получившие хорошее урбанистическое образование, уходят в аспирантуру на другие факультеты, в частности к социологам, которые активно работают в сфере социологии города и имеют свой диссертационный совет. И это огромная проблема институционального и творческого развития нашей дисциплины. Не знаю, кто или что этому мешает, но без этого урбанистика не сможет воспроизводить свои кадры, воспроизводить научный и образовательный формат, отличающийся комплексным видением всей проблематики урбанистики как широкого междисциплинарного поля.

Похожая ситуация сложилась с гуманитарной и культурной географией. В России сейчас не существует ни одной кафедры культурной или гуманитарной географии; читаются отдельные курсы в разных университетах, но специализации такой нет. Гуманитарная география отсутствует в ваковской номенклатуре, по этой специальности не воспитываются специалисты и очень редки защиты. Большинство географов принадлежит либо к физической географии, либо к экономической и социальной географии. В ряде российских университетов (например, в Великом Новгороде, в Тюмени) есть образовательные программы по культурной или гуманитарной урбанистике, но в Вышке, к сожалению, такой программы нет. В магистерской программе «Управление пространственным развитием городов» есть составляющая, связанная с культурной урбанистикой, но она находится на периферии программы, посвященной другим проблемам. Спасибо, что это поле вообще существует, там успешно работают наши преподаватели, исследователи и воспитываются студенты. Но в целом ситуация несопоставима с западной урбанистикой, где разработано множество программ именно по культурной и гуманитарной урбанистике. Думаю, и Вышка в какой-то момент должна дорасти до отдельной образовательной программы, это актуально и, более того, востребовано. Мой многолетний опыт руководства квалификационными и выпускными студенческими работами показывает, что у наших студентов есть желание заниматься культурной урбанистикой специализированно. В этой области много тем, которые у нас до сих пор не исследуются и, соответственно, почти не встречаются на уровне квалификационных и выпускных студенческих работ, тогда как во многих зарубежных университетах это уже отработанные кластеры с огромным количеством исследований. У нас огромные содержательные лакуны, работа с которыми должна быть осознана как перспектива на будущее. Это требует принятия соответствующих научно-исследовательских, учебных и административных решений на разных уровнях.

Мое предложение — в качестве первого шага добавить в упомянутую выше магистерскую программу «Управление пространственным развитием городов» еще один образовательный трек, посвященный культурной и гуманитарной урбанистике, культурной и гуманитарной географии городов, (гео)культурному городскому брендингу, управлению городскими культурными ландшафтами. В рамках этого же трека более детально могли бы разбираться проблемы развития городского культурного наследия и современного искусства в городе. Они не сводятся к вопросам городской экономики и ревитализации исторических кварталов. Эти проблемы должны рассматриваться и в контексте локальных городских идентичностей, и в контексте становления локальных городских сообществ, и в контексте партисипаторного городского проектирования посредством широкой методологической базы, прежде всего геокультурной. И культурное наследие, и современное искусство, являясь факторами восприятия горожанами городской среды, участвуя в формировании образа города, становятся факторами городского развития и ментального «самочувствия» города.

Автор текста: Замятин Дмитрий Николаевич, 9 октября