Экономика: pro et contra математизации и гуманитаризации науки

Сначала про парадокс воды и алмаза, критерий предельной полезности и определения экономической науки. А затем про то, каким образом третьекурсники питерской Вышки держат уровень скопусовских журналов, в чем заключена академическая специфика НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге, про преимущества перед многими западными экономфаками и про то, в чем сила причастности к академическому мейнстриму. Рассказывает Иван Розмаинский, доцент департамента экономики Санкт-Петербургской школы экономики и менеджмента.

— Вы начинали изучать экономику практически одновременно с тем, как она появилась в нашей стране. Можно так сказать?

— Почти. До конца Советского Союза у нас учили политической экономии, которая представляла собой развитие идей Карла Маркса советскими идеологами — от Ленина и далее. Это отличается от обычной экономической теории, которая на Западе называется economics. Отличается стиль. Вот есть белокочанная капуста, и есть морская капуста, и между ними существенная разница, так и здесь. Когда я учился на экономическом факультете СПбГУ, нам читали некую смесь марксистской политэкономии и современной экономической теории. А потом уже я стал изучать нормальную экономическую науку в стопроцентном варианте.

— Что отличает экономику от других наук?

— По сравнению с другими социальными науками экономическая наука претендует на бо́льшую точность. Сам мейнстрим экономической науки сегодня предполагает довольно высокую степень математизации. Причины этого уходят корнями в историю экономической мысли, которую обычно начинают с Древней Греции просто потому, что само слово «экономика» древнегреческого происхождения. Хотя понятно, что в Древнем Вавилоне или Древнем Египте тоже были какие-то экономические идеи. Исходно экономика — это наука или принципы управления домашним хозяйством. При таком понимании, которое сохранялось от древних греков вплоть до конца Средневековья и начала Нового времени, экономическая наука была частью этики. То есть этика в применении либо к управлению домашним хозяйством, либо даже к управлению государством как обширным хозяйством называлась экономикой. Ксенофонт, Аристотель, Фома Аквинский говорили об экономике именно в таком понимании этого термина.

Понимание экономики как науки о материальном богатстве возникает в XVIII веке и восходит к так называемым физиократам и к Адаму Смиту. Здесь экономика уходит из сферы чистой этики и начинает интересоваться законами, управляющими производством и распределением материальных благ. Адам Смит, Давид Рикардо, Жан-Батист Сэй, Джон Стюарт Милль — это всё экономисты так называемой классической школы политэкономии, которые воспринимали экономику как науку о материальной сфере хозяйства, законах производства, распределения и обмена материальных благ. И когда Карл Маркс разрабатывал свои идеи, которые оказали существенное влияние на Россию и Советский Союз, он отталкивался от понимания экономической науки Смита или Рикардо.

В какой-то момент некоторые экономисты обратили внимание, что Адам Смит не мог разрешить так называемый парадокс воды и алмаза. Вода — это предмет первой необходимости, а алмаз — это предмет роскоши; без воды нельзя прожить, без алмаза можно; но при этом вода стоит дешево или даже ничего не стоит, а алмаз стоит дорого. Как это понять? Смит рассуждал так: ценности товаров определяются исходя из того, сколько затрат труда нужно на их производство и сколько вообще издержек нужно понести. Грубо говоря, произвести обувь стоит дороже, чем одежду, потому что для производства обуви нужно больше затрат труда и в целом издержек, чем для производства штанов, поэтому обувь дороже, чем штаны. И во второй половине XIX века некоторые экономисты в разных странах пришли к выводу, что нужно обращать внимание на степень редкости благ и степень их изобилия. Так возникла концепция, которая получила название предельной полезности. Предельная полезность — это удовольствие от последней единицы потребляемого блага. Когда я выпиваю первую чашку чая, мне хорошо, когда выпиваю вторую, мне уже менее хорошо, пятая чашка чая приводит к слабому удовлетворению, а седьмая чашка мне вообще уже не нравится. Так у экономистов возобладало мнение, что для того, чтобы оценить пропорции обмена товаров, мы должны думать не о затратах труда и не об издержках, а о том, как оценивает потребитель последнюю единицу данного блага.

Постепенно интерес к предельным величинам стал распространяться на другие сферы экономического анализа: на приложение труда, производство и т.д. Рабочий работает до тех пор, пока для него тягость последнего часа работы не сравняется с удовольствием от той зарплаты, которую он получает за этот последний час работы. И все больший интерес стали вызывать эти предельные величины. Отсюда интерес к дифференциальному и интегральному исчислению, потому что предельная величина может быть рассчитана как производная функции общей величины. И в русле этого интереса к предельным величинам в 1870-е годы происходит так называемая маржиналистская революция.

Перед Второй мировой войной в результате развития идей маржиналистской революции намечается тенденция к пониманию экономики как науки не столько о материальной стороне хозяйства и даже вообще не о материальной стороне хозяйства, сколько о том, как люди используют ограниченные ресурсы для достижения некой цели. Это примерно то определение экономической науки, которое дал английский экономист-методолог Лайонел Роббинс в 1930-е годы. Уже после Второй мировой войны возникает термин «экономический империализм». Считается, что его ввел Гэри Беккер, экономист, получивший в 1992 году Нобелевскую премию по экономике. В этот момент экономическая наука окончательно превращается из науки о материальной стороне хозяйства, какой она была при Смите, Рикардо и Марксе, в науку о поведении человека. Вопросы деторождения, заключения брака, вопрос о том, за кого голосовать на выборах, вкладываться в свое здоровье или не вкладываться, — все эти вопросы, поскольку они носят характер индивидуального рационального выбора, где человек сравнивает выгоды и издержки по каждому варианту, теперь рассматривает экономическая наука. Ну а раз это вопрос о сравнении предельных величин, то здесь возникает простор для использования математического аппарата дифференциальных и интегральных вычислений.

Возьмем проблему преступности. И психологи, и социологи, и экономисты говорят о преступности, но они говорят с разных позиций. Социологи говорят: есть социальные нормы, которые подталкивают людей к совершению преступления. Например, человек живет в неблагоприятном районе, где часто воруют сумки или деньги, и он подпадает под это влияние и начинает воровать. Это социологический подход. Психологический подход говорит, что человек совершает преступление, чтобы доказать себе что-то или разрешить какие-то психологические комплексы: манию величия, манию преследования и так далее. А экономисты говорят, что есть легальные виды деятельности и есть нелегальные. С каждым видом деятельности связаны выгоды и издержки, необязательно чисто материальные, это могут быть, допустим, издержки совести. В любом случае есть выгоды и издержки, человек их сравнивает и, исходя из этого, выбирает тот вариант, который считает выгодным. То есть в глазах преступника издержки, связанные с угрызениями совести, со страхом, что его поймают и он понесет наказание, меньше, чем выгода, которую он получит.

— Чем сообщество экономистов отличается от других научных сообществ?

— Как у любого сообщества, у экономистов есть определенные правила, определенные стандарты научных исследований и публикаций. Как и большинство ученых любых сообществ, экономисты стремятся публиковаться в журналах, имеющих высокий рейтинг, относящихся к категории A или B в Scopus или Web of Science. Но, в отличие от многих других наук, в экономике высокорейтинговые журналы принимают либо эмпирические исследования, либо статьи, которые носят математизированный характер, которые построены по принципу «лемма — теорема — доказательство», с той лишь разницей, что они описывают модель, связанную с экономическим поведением.

Большинство эмпирических исследований в экономике использует методы такой науки, как эконометрика, которая является смесью математики, статистики и экономики. Когда экономисты хотят обосновать какие-то причинно-следственные связи, они прибегают к эконометрическому моделированию. Скажем, мы знаем, что с ростом дохода потребление увеличивается. Экономическая теория объясняет, почему так: когда люди увеличивают доход, у них появляется больше возможностей тратить на потребительские товары, но после того, как они насыщаются предметами первой необходимости, они переходят на потребление менее значимых благ плюс начинают сберегать. С ростом дохода потребление растет, но нередко в меньшей степени, чем растет доход. И одна из эконометрических задач — попытаться определить, в какой степени.

Таким образом, если экономист пытается опубликоваться в серьезном журнале, ему приходится учитывать три аспекта. Во-первых, его интересуют причинно-следственные связи, но, чтобы написать успешную статью, этого мало. Ему нужно найти данные, на которых он будет наличие этих связей доказывать. И еще ему нужно подобрать соответствующую эконометрическую модель, которая будет описывать эти связи. То есть необходимо единство некой теории, описывающей причинно-следственные связи, данных и эмпирической эконометрической модели. Если этого единства нет, написать хорошую статью уже проблема.

Например, меня интересуют многие вещи, которые происходили в Советском Союзе, мне было бы интересно это исследовать. У меня есть статья про неформальные институты советской экономики при жизни Сергея Довлатова, где, анализируя прозу Довлатова, я показываю, как там преломляются неформальные правила игры Советского Союза. Но это одна из очень немногих моих работ, посвященных советской плановой экономике, и студентам я такие темы не даю: нет данных. Некоторые студенты писали у меня на тему вложений в здоровье. Мы отстаивали гипотезу, что чем пессимистичнее люди оценивают будущее, чем более короткий горизонт планирования они себе выстраивают, тем больше склонность курить, пить и не заниматься физкультурой. Мы брали опросы на близкие темы и делали соответствующие выводы. Или использовали базу данных RLMS Вышки, там тоже есть вопросы, которые можно трактовать определенным образом. Например: когда вы последний раз курили сигарету? Или: оцените по 9-балльной шкале, как к вам относятся люди — хорошо или плохо? Чем хуже к тебе люди относятся, тем больше у тебя оснований для пессимизма. В советское время таких опросов не было, и на советской статистике такие гипотезы уже не проверить. Мы знаем, что примерно с начала 1960-х годов и до прихода к власти Горбачева потребление алкоголя существенно и устойчиво росло. Но провести исследования подобно тому, как делали мои студенты на данных RLMS или через собственные опросы, на советских данных уже невозможно.

— Чем Вышка отличается от других экономических университетов?

— Я буду говорить о департаменте экономики питерской Вышки, отчасти имея в виду всю Вышку. С пермской и нижегородской Вышкой я мало соприкасался и в московской Вышке давно не был. Отличие питерской Вышки от других российских вузов в том, что она пытается максимально походить на мейнстримные экономические западные вузы; я бы даже сказал, пытается быть бо́льшим мейнстримом, чем сам мейнстрим. В большинстве других российских вузов, с которыми я имел дело, — Академическом университете Петербурга, на различных факультетах СПбГУ — такого нет вообще, то есть нет задачи вписаться в мейнстрим экономической науки, а питерской Вышкой такая попытка делается. Не случайно многие преподаватели питерской Вышки, как нынешние, так и бывшие, имеют публикации в топовых журналах. Соответственно, микро- и макроэкономика в департаменте экономики читаются на очень серьезном уровне. Я сейчас веду семинары по макроэкономике-2 на 3-м курсе бакалавриата и больше в этом модуле ничего не веду, но у меня очень много времени уходит на подготовку. Каждую неделю я встречаюсь с лектором, и мы по три часа разбираем задачи, которые надо давать студентам на семинаре. Я все время спрашиваю наших студентов, которые ездят на стажировку в заграничные вузы, от мексиканских до итальянских, — в основном политологов, у них лучше налажены контакты, — все сходятся на том, что уровень питерской Вышки выше.

Приведу пример. У меня последняя статья в западном журнале была принята к публикации в 2022 году, а вышла в 2023-м. Журнал Journal of Post Keynesian Economics, принявший статью к публикации, относится ко 2-му квартилю Scopus, а по стандартам ВШЭ это категория С — не самая высшая категория. Статья была подготовлена на основе курсовой работы моей студентки 3-го года обучения в бакалавриате. Это исследование, выполненное экономистом из России на данных по России, — таким материалом даже в отсутствие санкций при прочих равных условиях американский журнал трудно заинтересовать. А тут еще первый год СВО — по идее, по-разному могли отнестись, но статью взяли, причем очень быстро. Я отправил статью в редакцию в середине июля, а уже в конце августа, то есть всего через полтора месяца, получил одобрение с условием исправить буквально две фразы. При этом на защите в Вышке эта работа получила 6 из 10, не такую уж высокую оценку. То есть средняя работа по меркам департамента экономики Вышки, причем даже не ВКР, а всего лишь курсовая, пробилась в журнал 2-го квартиля Scopus. Это я к тому, что уровень департамента питерской Вышки чего-то стоит.

— В чем выражается это стремление в мейнстрим? В чем особенность образовательных программ Вышки по экономике?

— Есть три краеугольных камня экономического образования: микроэкономика, макроэкономика и эконометрика. В департаменте экономики питерской Вышки все заточено на эти три дисциплины, то есть большинство курсов так или иначе связано с ними, посвящено каким-то их аспектам. На экономфаке СПбГУ представлена только микроэкономика и макроэкономика вводного уровня, а в Вышке — и вводного, и промежуточного уровня. У нас в бакалавриате читают не только микроэкономику-2, но и микроэкономику-3, есть industrial organization — это особый раздел микроэкономики, есть теория игр и многое другое.

В более старых вузах до сих пор в той или иной степени сохраняется влияние советского марксизма. Есть либо курсы, предполагающие изучение Маркса, либо курсы, смешивающие нормальную западную экономику с политэкономией, либо курсы институциональной экономики, которые тоже представляют собой переформатированный марксизм, и т.д. На экономфаке СПбГУ изучают экономическую историю, историю экономической мысли, историю русской экономической мысли, институциональную экономику, то есть много таких околоэкономических, гуманитарных дисциплин. Собственно говоря, у меня самого образование гуманитарное. Экономфак СПбГУ в том виде, в котором я его оканчивал, был гуманитарным факультетом. У нас не было эконометрики вообще, я ее потом изучал на курсах. Нам читали философию, русскую философию, этику, эстетику, социологию — кучу гуманитарных дисциплин, в общем. В питерской Вышке ничего такого нет. Плюс она дает более серьезную математическую базу. Четыре основных модуля наши экономисты изучают матанализ, плюс теория вероятности, матстатистика и так далее. На экономфаке СПбГУ и других наших экономических вузов математическая подготовка не такая интенсивная.

Есть еще один аспект — разное отношение к дипломным работам. Дипломы экономистов, политологов и социологов питерской Вышки — это, как правило, эмпирические исследования, если это не случай матмодели, как у лучших студентов-экономистов. Экономисты защищаются с эконометрическими исследованиями, у политологов и социологов это могут быть работы, основанные на дискурс-анализе и глубинных интервью, а может быть чисто количественный эмпирический анализ или какая-то смесь этого. В любом случае это эмпирические исследования. В большинстве экономических вузов, насколько я понимаю, курсовые и ВКР — это просто рефераты.

— А в чем отличие питерской Вышки от западных экономических вузов?

— В 2000-е годы я учился в Лондонской школе экономики. Это была летняя школа, я изучал Intermediate Macroeconomics, и я могу сказать, что там этот предмет был гораздо менее математизированный, чем то, что сейчас преподают в питерской Вышке, то есть доля гуманитарной составляющей там была больше. Думаю, что Вышка более математизирована, чем многие западные вузы в области экономики.

— Может быть, гуманитарная составляющая — это не такой уж минус?

— А я согласен с этим. Например, мне нравится то, как я давал экономику питерским востоковедам. Неправильно хвалить себя, но, как мне представляется, я нашел идеальный способ преподавания экономики востоковедам. На 2-м курсе востоковеды изучают экономическую теорию, а дальше у них начинается специализация на культуре и искусстве либо на экономике и политике. И тем, кто выбирает специализацию на экономике и политике, читают макроэкономику более сложного уровня. Сейчас экономику востоковедам читают преподаватели Института востоковедения, а раньше звали преподавателей с департамента экономики. И как я делал? Я давал сложные числовые задачи, но такие, где не надо считать производные, то есть надо считать, но без сложной алгебры. Плюс задавал подготовить доклады по тем азиатским странам, которые они изучают: Японии, Китаю, арабским странам, — с тем чтобы они на их статистических данных применяли модели, которые мы изучаем в макроэкономике.

В последний раз я читал востоковедам модуль в сентябре — октябре 2023 года, и у меня получились какие-то фантастические результаты: экзамен сдавали 32 человека, и 26 из них получили оценку от 6 и выше, меньше 4 и 5 не было вообще ни у кого. Это очень высокий результат. В общем, я как-то смог их замотивировать. То есть я сам за гармонический синтез гуманитарных наук и математики, но этого добиться сложно, как правило, идет крен в какую-то одну сторону.

2 декабря