«Чтение — это настоящее, но тем не менее довольно безопасное путешествие» – Новости – Schola – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Роман про антропологов от Поляринова, роман, «полезный для всех вышкинцев», от Дудинцева и базовый филологический набор от Бахтина, Проппа, Лихачева и Топорова для всех. В этом выпуске о своих любимых художественных и научных произведениях, а также о произведениях, полезных в преподавании, рассказывают Алиса Мытарева и Инна Зибер.

Художественное произведение

Алиса Мытарева, старший преподаватель департамента литературы и межкультурной коммуникации факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ — Нижний Новгород

Одним из самых сложных и вместе с тем часто задаваемых мне вопросов является вопрос о любимом авторе или любимом художественном произведении. Преподавая литературу больше 10 лет, я затрудняюсь на него ответить, потому что у каждого этапа своя значимая книга. Понятие «любимое художественное произведение» я отношу больше к чувственному, нежели к рациональному восприятию текста. В этом случае человек выступает только в роли читателя, не исследователя, а именно читателя. Подобное отношение к книге возможно при условии, что дистанция между художественным миром произведения и непосредственно его восприятием минимальна. Любимым становится то произведение, перелистнув последнюю страницу которого понимаешь: в тебе что-то открылось, ты уже другой. Способностью тонко чувствовать текст, «проникать» в него мы обладаем в детстве, но со временем без должной «практики» становимся менее чувствительны к художественным образам.

Я буду говорить о нескольких произведениях, которые стали значимыми для меня в определенные периоды жизни.

Первое осознанное чтение (целой книги!) случилось в возрасте 7 лет, когда я познакомилась с повестью А.М. Волкова «Волшебник Изумрудного города» (1939). В тот момент я поняла: каждая книга — это целый мир, чтение — это настоящее, но тем не менее довольно безопасное приключение. А еще в тот момент я начала смотреть на мир как на источник текста, где каждая мелочь значима, где все обладает своей собственной историей, а значит, уникальностью и красотой. В 11 лет после прочтения «Властелина колец» (1937) это понимание только закрепилось.

В подростковом возрасте примером альтернативной точки зрения на незыблемые вещи стала повесть Л.Н. Андреева «Иуда Искариот» (1906). Возможность переосмыслить библейский сюжет, попробовать воссоздать психологический портрет Иуды Искариота, разобраться, почему художественный текст оказывает противоречивое воздействие на читателя, — все это послужило началом формирования исследовательского интереса к тексту, а значит, и другого уровня его понимания. Оказалось, что художественный текст может быть объектом исследования.

В студенческие годы чтение стало особым видом медитации и способом познать себя. Это во многом определило круг моих предпочтений: Жан-Поль Сартр, Герман Гессе, Альбер Камю. Небольшой по объему роман Жан-Поля Сартра «Тошнота» (1938) стал поводом для серьезного путешествия внутрь себя в поиске ответов о собственном пути, о месте в мире людей. В этот момент художественное произведение в моем понимании вышло за пределы литературы и приобрело новое качество — способ философствования.

Другой книгой, расширившей мое представление о литературе, является «Дневник одного гения» (1963) Сальвадора Дали. С одной стороны, это не художественное произведение в строгом смысле этого слова, с другой, говоря о биографии Дали, мы можем говорить об отношении к жизни как к акту творчества, и мемуары в этом плане тоже могут быть расценены как произведение искусства. Если бы меня попросили дать определение этой книге, я назвала бы ее феноменом: образ мысли, стиль жизни, отсутствие внутренних рамок, эстетизация повседневности, жизнь как искусство, жизнь как эксперимент — эта книга удивляет и порой обескураживает. Люди искусства будут читать ее как книгу о художнике и его произведениях, филологи — с точки зрения интермедиальности, маркетологи — с точки зрения построения личного бренда.

Сейчас, если вернуться к понятию «любимое художественное произведение», я бы выделила творчество Сигизмунда Кржижановского. Его «Сказки для вундеркиндов» (1927) — образец остроумной интеллектуальной прозы — точно по достоинству оценят любители творчества А.П. Чехова, С.Д. Довлатова. Мир С. Кржижановского стереоскопичен и открыт для музыкантов, философов, физиков, математиков, лингвистов. Вернее сказать так: художественный мир писателя поворачивается к читателю той гранью, которую тот ищет, и говорит с ним на том языке, который тот понимает, отчего возникает ощущение душевного (порой напряженного), но исцеляющего диалога. Для меня этот сборник — пример осмысления мира в художественном тексте и одновременно с этим рефлексия над получившейся моделью художественного мира.

Названные мною произведения являются лишь попыткой наметить линию того, как открывалась для меня литература. Этот список будет меняться, если сменить оптику и, например, в качестве критерия выбрать «самые неоднозначные книги», которые когда-либо приходилось читать.

Инна Зибер, заведующая Лабораторией социогуманитарных исследований Севера и Арктики ФГН, доцент Школы лингвистики факультета гуманитарных наук

Я читаю много, поэтому выбрать одну книгу и назвать любимой вряд ли смогу. Такая уж я влюбчивая: почти каждая книга, когда она читается или недавно дочитана, занимает мои мысли, приходит на занятия к студентам в виде примеров, переплетается с другими книгами и с жизнью. Я расскажу о двух книгах, которые прочитала недавно; обе они связаны с образованием и наукой и найдут отклик в каждой и каждом из нас.

Первая книга — «Риф» Алексея Поляринова (2020). Я слышала о Поляринове от знакомых и захотела прочитать у него что-нибудь. Выбрала книгу наугад, а она попала сразу во многие мои интересы, в том числе научные. В Вышке я работаю в лаборатории, исследующей Север с точки зрения антропологии и лингвистики, и моя североведческая идентичность откликнулась на книгу первой: одна из сюжетных линий развивается в маленьком городе в Мурманской области, а героиня другой работает на Камчатке, куда я ездила в экспедицию. Саамские духи, тундра и олени — я сразу была очарована.

Еще одна героиня приезжает в американский университет писать диссертацию по антропологии. Это не просто фон — конкретные антропологические проблемы участвуют в повествовании наряду с людьми, а в послесловии Поляринов даже приводит список использованной литературы, которым можно пользоваться как путеводителем по ритуалу, тоталитарным сообществам и другим важным темам. Устройство научной среды в университете, отношения с научным руководителем, важность авторитета и традиций, а также темные стороны всего этого мне особенно интересны как преподавательнице, курирующей первый курс.

Кроме того, меня всегда притягивали мифы (на нашем майноре о народах России я даже читаю курс о них), а в этой книге есть и городские байки, и саамские легенды, и миф, окружающий и создающий современное искусство, и личная мифология, которую один из героев превращает в настоящий культ. Почти все героини и герои книги увлечены наукой и исследованиями, и быть рядом с ними очень интересно, хотя и не всегда безопасно: научное познание раскрывает сущность не только мира, но и людей, которые наукой занимаются. Мне кажется, что в студенчестве непременно нужно думать об этике в науке, и книга Поляринова — хорошая компания для таких размышлений.

Я уверена, что «Риф» Поляринова будет интересен и полезен всем, кто имеет дело с гуманитарными и социальными науками, в том числе культурной антропологией, искусствоведением, культурологией, социологией, исторической памятью и психологией. Кроме того, у меня есть одна парадоксальная мысль: Поляринов пишет как ученый. Мы, практикующие и будущие ученые, можем и должны учиться у него тому, как выражать идею лаконично, как контролировать субъективность, как связывать факты и подавать их как динамичную и увлекательную историю, от которой не оторваться.

Вторая книга — «Белые одежды» Владимира Дудинцева (1987). Эта книга сразу после выхода стала довольно известной, была экранизирована и в рекламе не нуждается, но я отмечу то, почему она важна для вышкинского сообщества. В отличие от Поляринова, у которого из бытовых отношений матери и дочери вырастает исследовательский по форме роман, Дудинцев создал абсолютно художественную книгу, в основе которой лежит история науки. Запрет классической генетики, господство ненаучных представлений и репрессии биологов в конце 1940-х годов (так называемая лысенковщина) принуждают преподавателей и ученых того времени к трудному выбору: вслух поддерживать лженауку, чтобы не потерять должность и степень, а свое мнение держать при себе или открыто заявлять о несогласии и рисковать свободой? Преподавать так, как велит начальство, зная, что это вредительство, но надеясь, что когда-нибудь неправильное время пройдет, или тайно показывать студентам привезенные из-за рубежа видеозаписи клеточного деления, а через год погибнуть в сибирском лагере? Как возможны любовь и дружба в атмосфере тотальной личной и научной несвободы? Это история о людях, которые по-разному отвечают на эти вопросы и заставляют нас примерить их на себя. Я впервые читала эту книгу десять лет назад по совету родителей, когда была еще студенткой, и уже тогда полюбила ее; сейчас я перечитывала ее с пятикратным ужасом и восторгом. Советую ее всем ученым и всем людям.

Академическое произведение

Алиса Мытарева

При ответе на этот вопрос я позволю себе быть субъективной и говорить о произведениях, находящихся в области моих научных интересов. Они будут отвечать на вопросы «Что происходит?», «Где происходит?», «Как происходит?».

Что происходит?

Первыми книгами, которые я назову, станут работы филолога, фольклориста В.Я. Проппа «Морфология волшебной сказки» (1928) и «Русские аграрные праздники» (1963). Если бы в филологии существовала система СИ, то по ясности, стройности, качеству работы с материалом я бы ориентировалась на них. «Морфология волшебной сказки» является ключом для понимания многих произведений русской литературы, т.к. проясняет формирование традиции построения сюжета, является одной из базовых работ для изучающих теорию наррации. Для читателя-нефилолога эта книга также будет полезной, ведь при первом знакомстве с книгой мы в первую очередь обращаем внимание на сюжет. Как предугадывать развитие сюжетной линии, даже то, как самостоятельно качественно выстроить story telling, — все это можно найти в работе В.Я. Проппа.

Работа «Русские аграрные праздники» — описание концепции праздников календарного цикла, который организует реальность, послужившую основой для нарратива волшебной сказки. Кроме того, монография дает представление не только о понимании года как календарного круга, но и о понимании жизни как цикла. Так, проживание календарного круга солидизируется с жизнью человека, что находит свое отражение в ритуалах погребения и воскрешения, сопровождающих большое количество праздников.

Где происходит?

В своей работе «Петербургский текст русской литературы» (1971) В.Н. Топоров рассказывает историю формирования мифа вокруг Петербурга, предлагает посмотреть на него как на город-текст, где семантически значимым оказывается каждый элемент. С одной стороны, город представлен как синтетическая конструкция, вобравшая в себя философское, культурологическое, историческое пространство и диктующая особое видение мира (т.е. рецепция города становится во многом миромоделирующей). С другой — город показан как требующий от читателя деконструкции, выхода за границы «навязываемого» мироощущения и постоянной проверки на истинность. Эта книга как хороший филологический детектив раскрывает секреты одного из самых знаковых для русской литературы городов — Санкт-Петербурга. Вместе с тем монография является ориентиром для многих исследователей, занимающихся как петербургским, так и московским или провинциальными текстами.

Как (и почему) происходит?

Работа, которая ответит на этот вопрос, принадлежит Д.С. Лихачеву, А.М. Панченко и Н.В. Понырко. Речь идет о «Смехе в Древней Руси» (1984). В книге описана специфика смеховой культуры Древней Руси, но, надо признаться, не только Древней. Здесь раскрываются истоки понимания смешного в русском сознании: например, почему не всегда смех помогает преодолеть страх и почему понятия «смешно» и «страшно» соседствуют в русской литературе, как смех способен разоблачать мир реальный и как с помощью него может быть смоделирован «кромешный» мир. Для исследователей комического, как мне представляется, эта работа не менее значима, чем монография М.М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (1940).

Произведения, полезные в преподавании

Инна Зибер

Мое счастье в том, что я использую в преподавании почти все, что читаю. Когда мы с коллегами-североведами открыли в Вышке майнор «Народы России и сопредельных стран: языки, фольклор, культура», я сразу взяла на себя два курса. Один из них называется «Национальное в литературе и кино», и его я особенно ценю за то, что он мотивирует меня читать новое.

Так, в прошлом году я наконец прочитала для этого курса много кавказской поэзии, начиная со средневекового эпоса «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели и заканчивая современными текстами поэтесс из Кабардино-Балкарии, Чечни и Дагестана. Мне кажется, эти тексты, как и кинематограф, в какой-то мере помогают компенсировать наше полное незнание других культур и истории собственной страны. Например, я не помню, чтобы на уроках истории в моей школе уделялось внимание Кавказской войне XIX века и массовым депортациям, которым подверглись в разное время народы Северного Кавказа. А художественные тексты и кино показывают нам, что и до сих пор эти события определяют и историческую память, и идентичность людей.

Курс «Национальное в литературе и кино» нужен во многом для того, чтобы научиться говорить о национальном в нас и в других, думать о привычках и стереотипах, анализировать собственную этническую идентичность. Как и любое препарирование себя самих, это не всегда весело и приятно, часто это больно. Сейчас я читаю поразительную книгу Еганы Джаббаровой «Руки женщины моей семьи были не для письма» (2023). Это история о жизни современной азербайджанской девушки в российском городе и о ее азербайджанских и грузинских родственницах в прошлом и настоящем. Я обязательно посоветую эту книгу моим студенткам и студентам, но предупрежу, что читать может быть страшно, поэтому это необязательное задание, а рекомендация. В прошлом году я предваряла таким же предупреждением задание по книге «У войны не женское лицо» (1983) белоруски Светланы Алексиевич, нобелевской лауреатки. Речь от первого лица в обеих книгах помогает воспринять слово как живое и настоящее. От такого слова не спрятаться, оно вынуждает услышать себя, раз и навсегда поверить в себя, даже если хочется продолжать жить в мире, в котором боли и горя не существует. На моем курсе я не обещаю комфорта, но мне хочется верить, что после него у студенток и студентов появляется новая оптика, позволяющая преодолевать страх перед чужим и непохожим с помощью любознательности, сопереживания и веры в безусловную ценность человека.

Привожу примеры из литературы я не только на курсах, связанных с культурой, но и на строгих теоретических вроде фонетики. Иногда я позволяю себе забрать 30 секунд от занятия и коротко рассказать о прочитанной книге, посоветовать ее. В конце года я традиционно провожу лотерею среди первокурсников и разыгрываю в том числе несколько собственных научных и художественных книг. Говорят, что лучший способ влюбить маленьких детей в чтение — это читать при них и с ними, обсуждать книги, показывать их ценность. Но это важно и для взрослых! Только с книгами мы поможем нашим студенткам и студентам научиться терпеливо и критически работать с источниками, отличать хорошо сделанное дело от халтуры, иногда отдыхать от новостей и со временем вырасти настоящими носителями и создателями культуры.

19 декабря, 2024 г.

Книги