«Открыть для себя мир чтения — значит открыть дорогу к таким наслаждениям, которые не купишь ни за какие деньги» – Новости – Schola – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

профессор департамента государственного администрирования Санкт-Петербургской школы социальных наук,
академический руководитель образовательной программы «Городское развитие и управление»

Художественное произведение

Обращаясь к молодежи, которая сегодня, может быть, больше читает социальные сети, просматривает новости, какой-то визуальный контент, я бы сказал, что открыть для себя мир чтения — значит открыть дорогу к таким наслаждениям, которые не купишь ни за какие деньги. Я недавно прочитал в дневниках Корнея Ивановича Чуковского, как он ходил в начале 1930-х годов на суд над растратчиками картонажной фабрики. И он говорит, что они воровали и все деньги тратили на такие примитивные, элементарные удовольствия, что ему очень жалко стало этих людей. Они ничего другого не знали и пожертвовали, в общем-то, своей жизнью ради такой ерунды. Это люди, которые, наверное, никогда в жизни не читали Фета или Тютчева, в то время как это удовольствие можно получить совершенно бесплатно, для этого ни воровать не надо, ни под суд идти, а само удовольствие при этом несопоставимо с теми удовольствиями, ради которых они жили. Поэтому первое мое послание молодежи состоит в том, что есть мир удовольствий, связанных с чтением. То есть чтение — это не только то, что полезно, что дает нам представление о мире, расширяет кругозор, может пригодиться для работы, для выстраивания карьеры и т.п. Нет, совершенно не в этом дело. Прежде всего это огромное удовольствие.

Есть такое понятие «поэтическая медитация». То есть, когда поэт пишет, это для него способ отрешиться от суеты, от повседневной жизни и посмотреть гораздо шире и совершенно в другой оптике на свою жизнь и на все окружающее. И так же читатель: когда он читает, он, в общем-то, переживает ту же самую медитацию. Только гораздо легче, потому что он уже имеет готовый инструмент, с помощью которого происходит эта медитация. Конечно, есть разные способы медитировать. Можно слушать хорошую музыку, для людей религиозных богослужение является такой медитацией. В буддизме и других восточных религиях есть техники медитации, которые так и называются. А для нас, людей европейской цивилизации, такой медитацией и самым простым способом не сойти с ума, скажем так, может быть чтение хороших книг. Потому что постоянно находиться в нашем меркантильном, практическом мире и что-то выгадывать, высчитывать, ни на минуту не отрешаясь от этого, — значит испытывать слишком большие перегрузки материальности этого мира, а предназначение человека, как мне кажется, гораздо выше.

С тех пор, как я научился читать, и даже раньше, потому что мне, как и многим людям, в детстве вслух читали разные книжки, сколько я себя помню, на меня какие-то книги производили большое впечатление. Поэтому выделить какую-то одну книгу моей жизни я не могу. Но я бы хотел обратить внимание на одно имя, которое мне кажется, во-первых, актуальным, а во-вторых, незаслуженно нынешними поколениями забытым. Между тем это один из выдающихся русских писателей — Александр Иванович Герцен (1812–1870). По-моему, он не входит в школьную программу. Но это, может быть, и к лучшему, потому что, когда люди сами находят какую-то книгу, они часто испытывают чувство открытия, а когда им эту книгу включают в обязательную программу в школе, они, может быть, именно в силу чтения на отметку воспринимают ее слишком поверхностно. И после школы остаются неприятные воспоминания, препятствующие тому, чтобы человек возвращался к этой книге и перечитывал. Поэтому, хотя Герцен по его значению несправедливо не включен в обязательную школьную программу, как минимум его «Былое и думы» (1868), может быть, это для него и хорошо.

«Былое и думы» — это великая книга, это замечательный русский язык. И самое главное, она написана с уникальной, мне кажется, для русской литературы позиции свободного человека. Человека, который осознанно противостоит удушающей бюрократии полицейского российского государства и идет ради своих идей и в тюрьму, и в ссылку, и в эмиграцию. Но и в эмиграции сохраняет свои взгляды и отстаивает права личности — перед государством прежде всего. То, что Герцен был социалистом, то, что он варился в кругу революционеров, демократов, республиканцев и социалистов и при этом не примкнул ни к одной из партий, тоже важно и интересно, но больше для политологов и историков. Но замечательна именно его человеческая позиция и то, каким языком, с какой интонацией это написано: и с иронией, и с сарказмом, и с юмором, и очень как бы по-человечески — он общается с читателем на равных. Он не такой учитель жизни, не такой пророк, как Толстой или Достоевский. И кажется, что это просто нормальный, здоровый человек, одновременно и русский, и европеец. Герцен действительно прожил значительную часть жизни за границей, выпускал там независимое неподцензурное издание, даже не одно, а несколько, и они шли в Россию, вызывали здесь большой интерес, даже в высшем обществе, среди высшей бюрократии. То есть он оказывал влияние и на российские дела. Но он точно так же отстаивал свои позиции, свои права и в Швейцарии, и во Франции, и в Италии, и в Англии. И если он сталкивался с чем-то, что ему казалось абсурдным, нелепым или жестоким в действиях государства, любого государства, то он вступал с ним в борьбу. Но видел в этой борьбе и юмористические, и какие-то нелепые, абсурдные стороны, которые он очень живо и здорово описывает. Поэтому он, с одной стороны, принадлежит русской литературе, а с другой стороны, не похож на других русских писателей.

Приведу один пример. Когда он эмигрировал, добившись после нескольких ссылок права на выезд за границу, в эмиграции он начал публиковать работы, которые вызывали неудовольствие российской власти. И через какое-то время в России наложили арест на его имущество, в том числе на доставшееся даже не ему, а его матери в наследство после смерти отца имение. Пока шло разбирательство, он заложил это имение в банк барона Ротшильда в Париже. И когда Россия отказала Ротшильду в компенсации предъявленного чека на том основании, что это имущество политического преступника, находящееся под арестом, то Герцен сумел объяснить Ротшильду, что этот ответ оскорбляет не его, Герцена, как бывшего собственника, а Ротшильда, которому это имущество теперь принадлежит. А как раз в это время Ротшильд содействовал получению Россией во Франции довольно большого кредита, и он так все организовал, что в конце концов царь не смог запретить Министерству финансов выплатить стоимость этого имения по запросу Ротшильда, а Ротшильд по доверенности передал эти деньги Герцену за 5% комиссионных. И Герцен замечательно это описывает. Во-первых, он говорит, что не прошло и двух месяцев, как тугой на возврат долгов купец 1-й гильдии Николай Романов удовлетворил иск Его Величества Ротшильда. Во-вторых, Герцен довольно смешно описывает, как Ротшильд, уже когда оставался, так сказать, последний шаг, когда нужно было направить последнее письмо, которое решило бы дело, сказал ему: «Но вы понимаете, что мне довольно странно ссориться из-за вас с русским царем за полпроцента, за обычную ставку банка в такого рода операциях. А сколько бы вы предложили?» И Герцен пишет: «Я бы согласился и 20% отдать за эту операцию, но для видимости сказал Ротшильду, что мне надо подумать, и через два часа передал директору банка, что согласен заплатить 5%, и Ротшильда, этого самодержца в области финансов, это предложение полностью удовлетворило».

Герцен очень живо описывает своих друзей, многих известных деятелей литературы и искусства, политиков. То же касается и официальных лиц европейского бомонда, с которыми он состоял в разных отношениях, и ведущих революционеров, мыслителей, философов, социалистов своего времени. Такие люди, как Ледрю-Роллен, основатель французского социализма, Прудон, Оуэн, Карл Маркс, которого он не любил, Бакунин и много известных деятелей революции 1848 года в разных странах, Мицкевич и итальянцы — Гарибальди, Орсини, Мадзини, — все они предстают у него как живые люди, которых он описывает без розовых очков, очень трезво, иногда с юмором, что делает это чтение живым и интересным.

Среди других важных книг, которые, как мне кажется, любой человек, знающий грамоту, должен прочесть, я бы назвал некоторые диалоги Платона. Прежде всего «Пир», «Апологию Сократа», где описывается суд над Сократом, и диалоги, содержащие его беседы с учениками в тюрьме, когда он отказался бежать, хотя все было организовано учениками, а потом беседовал с ними перед казнью и продолжал беседу до последнего вздоха даже после того, как выпил принесенный ему яд. Это пример величия человеческого духа, образец того, как человек следует нравственному закону, несмотря на любые обстоятельства, соблазны, угрозы. По сути дела, Сократ открыл понятие совести. Ведь в V веке до н.э. еще не было такого понятия. Сократ не знал такого слова. Поэтому он говорил о своем личном демоне. Его судили за то, что он учил молодежь поклоняться новым богам, а, собственно, единственным таким новым богом и была совесть. Сократ говорил, что он открыл в себе этого духа (по-гречески — демона), который в нужный момент подсказывал ему, что надо делать, а что не надо. Например, когда афиняне пошли на очередную войну, ему его демон сказал, что этого не надо делать. И все пошли в одну сторону, а Сократ повернулся и пошел в другую. И, в общем, он сам не мог этого до конца объяснить, просто он не мог пойти против этого внутреннего голоса, что бы с ним ни делали, как бы его ни наказывали. И второе, чем известен Сократ, — он говорил: «Я знаю, что ничего не знаю». И многим своим соотечественникам, которые важничали, были самодовольными, занимали важные посты в обществе, он задавал очень простые вопросы о смысле их деятельности, на которые часто у них не было ответов. Получалось, что они самых фундаментальных вещей не додумали и не знают. То есть им казалось, что они занимались чем-то важным и нужным, а оказывалось, что их деятельность или не важна, или не нужна, или даже вредна, и надо еще подумать, стоит ли продолжать заниматься этим дальше.

Вообще, древняя литература — это неистощимый и неисчерпаемый мир всяческих сокровищ. И «Илиада», «Одиссея», и Библия, и «Махабхарата»… А далее — литература Средневековья, Данте, литература Возрождения — Шекспир, Сервантес… Про современную литературу тоже можно много говорить. В частности, русская поэзия ХХ века — это величайшая вершина.

Академическое произведение

Я по образованию экономист-математик. И, учась в советском вузе, я начал читать книги по экономической теории, которая называлась тогда западной или буржуазной экономической наукой. То есть в самом вузе мы много изучали Маркса и марксизм, тут ничего плохого не было в плане знакомства с одним из влиятельных экономических и политических учений XIX века. Но в плане теоретическом тогда мои интересы очень быстро сместились к тому, что называлось economics, то есть не политика в экономике, не политическая экономия, а именно экономическая теория. И все тогда читали толстую книжку Самуэльсона «Экономикс», такой базовый учебник нескольких поколений, написанный живо, с интересными примерами. Он вводит в мир этого своеобразного мышления, понятия homo economicus; знакомит с основными понятиями, которые позволяют строить экономические модели. Главным в экономических моделях является понятие равновесия, и все экономические агенты — огромное число участников на различных рынках товаров, валют, труда и прочих — своими действиями формируют те цены, при которых спрос и предложение могут оказаться сбалансированными, а разделение труда — производительным и эффективным. Здесь есть красивая идея спонтанного порядка, или невидимой руки рынка (по Адаму Смиту), когда это сложное равновесие не вычисляется в результате централизованного планирования, а формируется стихийно в результате действий огромного числа экономических агентов. Причем драйвером изменений являются изменения вкусов и предпочтений потребителей, на которые рыночная система реагирует гораздо быстрее плановой.

Но для меня первой книгой по макроэкономике стала книга «Равновесие и экономический рост» французского экономиста Лионеля Столерю, который в разные годы и министром экономики и финансов был, и занимал другие довольно важные посты в нескольких французских правительствах. Стоит добавить, что он был также профессиональным музыкантом и, оставив политическую деятельность, дирижировал рядом европейских оркестров. Его книгу перевели на русский в Советском Союзе в 1974 году. Столерю — ученый и политик левого толка, он сторонник индикативного планирования и довольно активного регулирования экономики со стороны государства. Тем не менее именно через эту книгу я вошел в мир макроэкономической теории, и многие фундаментальные понятия экономической науки я, в отличие от моих коллег, узнал не от Самуэльсона, а через Столерю. Нынешним студентам я бы посоветовал для начала учебник Пола Кругмана (лауреата Нобелевской премии 2008 года) и Мориса Обстфельда «Международная экономика» — очень ясное изложение современной макроэкономической теории в ее приложении к актуальным проблемам международной торговли, финансов, регулирования внешнеэкономической деятельности и к другим вопросам макроэкономической политики.

Второй областью моих интересов, обозначившейся еще в период учебы, была урбанистика. И дальнейшая моя жизнь строилась на перекрестном изучении экономики и города: экономики города, экономики недвижимости, регулирования землепользования, рынка, городской земли и других, более широких урбанистических тем. Вплоть до таких больше философских понятий, как гений места, например. По урбанистике важным этапом для меня стала книжка Джейн Джекобс «Смерть и жизнь больших американских городов» (2011). Эта книга, написанная журналисткой, не экономистом, не социологом, послужила началом формирования того, что стало называться новым урбанизмом. Она была написана как реакция на слишком жесткое и слишком детализированное градостроительное планирование, которое распространилось не только в Советском Союзе, но и во всем мире, в том числе и в Европе, и в Америке. Автор сделала акцент на том, что естественно формирующиеся города более удобны для жизни, что спонтанный порядок, возникающий в городах, несет в себе гораздо больше жизни и разнообразия, чем жесткое регулирование и зонирование, и обеспечивает большую безопасность. Основной упор она делала на разнообразии городской среды. Когда вы строите многоэтажки, стоящие далеко друг от друга, то, во-первых, территория между этими многоэтажками ничейная, сами многоэтажки довольно однообразные и унылые. Когда же у вас малоэтажная застройка, но разнообразная и с разной высотностью, то городская среда выглядит иначе. При этом важно сохранять традиционную планировку — улицы с фасадами домов на красных линиях, разбивку на кварталы, дворы и пр. Такая застройка уютнее. На таких улицах все время есть люди, что-то происходит и днем, и ночью. Город становится безопаснее, когда у вас на скамеечках у подъездов сидят бабушки (которые заодно следят за порядком), а во дворах и перед домом играют дети. Да и просто вдохновение от разнообразной городской среды выше. Когда люди куда-то переезжают, где-то открывают торговлю, где-то закрывают офис или магазин, возникает драйв постоянно кипящей жизни, и именно в этом привлекательность города. В этом был пафос книги Джекобс: слишком жесткое планирование убивает жизнь в городе, ведет не просто к унылой застройке, а к унылой жизни. Градостроительное зонирование и регулирование застройки, безусловно, необходимы, но они не должны заменять собой спонтанно складывающийся порядок. И современное поколение урбанистов — строителей, архитекторов — стало больше учитывать естественную жизнь.

До этого архитекторы действовали как авторитарные лидеры, предписывая людям, как они должны жить. Когда Ле Корбюзье, например, планировал, где будет деловая зона, где зона отдыха, где развлечения, где жилье, что тут вот человек встал, туда поехал, там поработал, потом сюда поехал и т.п., — он этим фактически задавал стандартный образ жизни, и люди, как винтики, как машины, должны были исполнять это его авторитарное предписание. А откуда следует, что он был прав? Разве это его видение было основано на изучении процессов городской жизни, на социологических опросах и другом серьезном анализе реальной жизни горожан?

Другой пример. Знаменитый город Чандигарх в Индии был спланирован под руководством Ле Корбюзье с административными и общественными помпезными зданиями, огромными площадями, фонтанами и т.п., а местные жители потом прокладывали по этим площадям тропы для коров, из фонтанов поили скот — в общем, приспосабливали свою повседневную жизнь под эту грандиозную планировку. Город пользуется заслуженной славой, но жить в нем местным жителям было не очень удобно. Хотя со временем они приспособились. Удобнее все же жить в привычной среде, а не пытаться чуждую, враждебную среду приспосабливать под свои нужды.

В какой-то момент возобладало представление, что надо дать возможность людям самим выбирать образ жизни и жить так, как они хотят. Это очень изменило взгляд урбанистов и градостроителей на профессию. Раньше архитектор рассматривался как визионер-художник, у которого есть свое видение того, как все должны жить, включающее и социальное конструирование с помощью архитектуры. А сегодня это исследователь, то есть он не моделирует жизнь, а исследует то, как она происходит, и старается предложить какие-то формы, которые создавали бы удобства и максимально не мешали людям жить так, как они хотят.

Из более свежих книг по урбанистике я бы посоветовал бестселлер Эдварда Глейзера, гарвардского специалиста по urban economics, экономике города, «Триумф города» (2014), она тоже переведена на русский язык. Глейзер написал книгу для широкого круга читателей, в том числе для урбанистов: градостроителей, архитекторов и разных городских активистов — для всех причастных к тому, что называется урбанизмом в широком смысле этого слова. В этой книге для меня важны две вещи. Во-первых, Глейзер говорит, и экономистам это уже было известно и понятно и до него, что источник развития города и его успеха не в каких-то уникальных архитектурных сооружениях, не в сверхскоростном транспорте, не в каких-то престижных местах, а в людях. Источником является человеческий капитал, то есть люди со своими знаниями, умениями, талантами. Какие-то города привлекают со всего мира, со всей страны наиболее способных, талантливых, молодых, креативных людей, которые генерируют новые идеи, новые тренды и предпочтения, новые технологии и продукты, изменяющие образ жизни человечества. Новые идеи распространяются по миру, превращаются в технологии, в изобретения, завоевывают мир. И наибольшего успеха добиваются те города, где по каким-то причинам эти люди концентрируются, в которые люди хотят приезжать или оставаться там. И когда города приходят в упадок, как, например, Детройт, надо не строить дешевое социальное жилье или развивать скоростной общественный транспорт, а сделать так, чтобы молодые талантливые, которые оттуда уехали, стали туда возвращаться. Совсем необязательно спасать и возрождать автомобильную промышленность — не в этом источник развития города, и сам Детройт возникал не как столица автосборки, а как торговый город на пересечении транспортных путей. Там, с одной стороны, когда-то стали делать моторы и ремонтировать речные суда и баржи, поскольку через Детройт пролегал путь из Великих озер в Нью-Йорк и обратно, а с другой стороны, ремонтировать и собирать экипажи, поскольку там еще проходили дороги национального значения. И было естественным соединить моторы от лодок с колесными экипажами и колясками. В какой-то момент почти все гении, которые экспериментировали на заре автомобилестроения и которых мы знаем по названиям автомобильных марок, типа Крайслера, Шевроле, Бьюика и Форда, все имели в Детройте свои мастерские. А потом Форд создал свою фордистскую экономическую модель конвейерной сборки и вытеснил остальных. Поэтому сегодня, чтобы возродить этот город, надо вернуться к его истокам, а не пытаться сохранять отжившие формы менеджмента, отжившие формы технологические, индустриальные и так далее; пытаться на их основе что-то возрождать бесполезно.

Вторая важная мысль, которая звучала у Глейзера, что люди, создающие это богатство, генерирующие новые идеи, как правило, молодые и небогатые. После Детройта он так же разбирает Силиконовую долину и пишет, что и эта, и многие другие интересные локации, которые являются глобальными лидерами в мире, начинаются с появления новых идей, нового образа жизни, нового взгляда на мир. Но со временем эти города становятся очень престижными, очень богатыми и дорогими, потому что люди там зарабатывают прорывными идеями и технологиями сумасшедшие деньги. И тогда такие места делаются для талантливой молодежи не очень приемлемыми, то есть очень дорогими. Некоторые такие места, которые были столицами чего-то нового, превращаются не столько в город-рынок, сколько в город-курорт для богатых пенсионеров с очень высоким качеством жизни. Как, например, Париж конца XIX века, который был столицей живописи, Меккой для художников со всего мира, в частности Монмартр, который сегодня стал очень дорогим туристическим центром. Там очень много туристов, но сама творческая молодежь там уже сейчас почти не живет, предпочитая более удаленные и менее дорогие районы города. И в этом есть опасность для любого креативного города.

То есть сначала талантливую молодежь привлекает разнообразная городская среда, где можно найти людей с похожими вкусами и интересами, какими бы они ни были, и можно развивать любые фантастические идеи. Но если это богатство, разнообразие и качество жизни очень высокие, то и само место становится очень дорогим, и тогда оно перестает быть местом креатива, а превращается в городской курорт. В Силиконовой долине сначала земля была дешевой, и это был один из факторов развития этой территории, но со временем айтишники и другие обеспеченные жители этого района озаботились сохранением природной среды, качества жизни в зеленых поселениях с малоэтажной индивидуальной застройкой на больших участках, что резко ограничило площади земель, предоставляемых под новое строительство, а это в условиях роста IT-отрасли, биотехнологий и других наукоемких отраслей неизбежно привело к росту цен на жилье, что создает определенные риски для сохранения этой территорией лидерских позиций в будущем.

Городские курорты иногда превращаются в города-бутики. Как богатые люди едут отдыхать на пляжный курорт на море, точно так же они едут и в городской курорт, в Венецию или в центр Парижа, ради уникальных впечатлений, сопряженных с искусством, с высоким качеством жизни, дорогими хорошими ресторанами и т.п. Но это не та творческая атмосфера, которая рождает новые идеи и новые технологии.

И еще одна мысль Глейзера. Он говорит, что нет ничего «зеленее» битумного покрытия. То есть если вы любитель природы, то вы должны жить не в собственном доме за городом, тратя огромное количество энергии на обогрев или кондиционирование большого дома и совершая выбросы в атмосферу, когда вы на своей машине вдвоем или в одиночку едете куда-то далеко в свой офис или по любым другим делам. Если вы по-настоящему цените природу, вы должны жить в маленькой квартире или в доме в городе в пешеходной или велосипедной доступности до всех нужных вам в повседневной жизни мест, а природу оставить в покое, пусть она живет своей жизнью. А если вам нужно, чтобы за окнами были сосны, красивые лужайки и пейзажи, то вы на самом деле не любитель природы, а ее губитель.

Так исследования серьезных ученых помогают развеивать некоторые популярные мифы.

22 апреля

Книги